Я в то время все больше пил; и вот, после третьего стакана анисовой, направляясь на неверных ногах к своему «бентли», потрясенный, наблюдал, как Изабель пролезла в дыру в решетке и подошла к стае из десятка собак, обосновавшихся на пустыре возле паркинга. Я знал, что она от природы скорее боязлива, а животные эти считались опасными. Но собаки спокойно смотрели, как она приближается, не выказывая ни агрессии, ни страха. Маленький бело-рыжий метис с острыми ушками, от силы трех месяцев от роду, пополз к ней. Она нагнулась, взяла его на руки и вернулась к машине. Так в нашу жизнь вошёл Фокс – а вместе с ним безусловная любовь.

В силу сложного переплетения белков, образующих клеточную мембрану у приматов, клонирование человека на протяжении ряда десятилетий оставалось опасной, рискованной операцией и почти не практиковалось. Напротив, применительно к большинству домашних животных – в том числе, хотя и с некоторым опозданием, применительно к собакам – оно сразу же увенчалось полным успехом. Так что сейчас, когда я пишу эти строки, добавляя по примеру предшественников традиционный комментарий к рассказу о жизни моего человеческого предка, у моих ног растянулся тот самый Фокс.

Моя жизнь течет спокойно и безрадостно; размеры виллы позволяют совершать небольшие прогулки, а полный набор тренажеров помогает поддерживать в тонусе мускулатуру. Зато Фокс счастлив: носится по саду, довольствуясь его периметром – он быстро понял, что от ограды нужно держаться подальше; играет с мячиком или с одной из пластиковых зверюшек (у меня их несколько сотен, доставшихся от предшественников); особенно ему нравятся музыкальные игрушки, в частности польская уточка, крякающая на разные голоса. Но больше всего он любит, когда я беру его на руки, и он отдыхает в солнечных лучах, положив голову мне на колени и погрузившись в счастливую дрему. Мы спим вместе, и каждое утро для меня – это радостные облизывания и топот маленьких лапок; он неподдельно наслаждается жизнью, новым днем и ярким солнцем. Его восторги такие же, какие были у его предков, и останутся таковыми у его потомков; в саму его природу включена возможность быть счастливым.

Я всего лишь неочеловек, и в моей природе не заложено подобных возможностей. Что безусловная любовь есть предпосылка возможности быть счастливым – об этом знали уже человеческие существа, по крайней мере самые продвинутые из них. До сих пор, несмотря на полное понимание проблемы, мы ни на шаг не приблизились к ее решению. Изучение жизнеописаний святых, на которое возлагались большие надежды, не внесло никакой ясности. Побудительные мотивы святых, стремившихся к спасению души, были альтруистичными лишь отчасти (хотя покорность воле Бога, на которую они ссылались, нередко оказывалась для них лишь удобным способом оправдать в чужих глазах свой природный альтруизм); более того, вследствие длительной веры в очевидно несуществующее божество у них развивалось скудоумие, в конечном счете несовместимое с требованиями высокотехнологичной цивилизации. Что же касается гипотезы о некоем «гене альтруизма», то она уже столько раз опровергалась самой жизнью, что сегодня никто не рискнет высказать ее публично. Конечно, удалось доказать, что центры жестокости, моральной оценки и альтруизма расположены в префронтальной коре, однако дальше этой констатации чисто анатомического характера ученые продвинуться не смогли. С тех пор как появились неолюди, о генетическом происхождении нравственности было сделано по меньшей мере три тысячи докладов, подготовленных в самых авторитетных научных кругах; однако до сих пор никому не удавалось опереться на экспериментальные данные. Кроме того, неоднократно проводились расчеты с целью обосновать дарвинистскую теорию, объясняющую возникновение альтруизма в животных популяциях избирательным преимуществом, которое он мог давать группе в целом; но эти расчеты оказались неточными, путаными и противоречивыми и в конце концов канули в забвение.