Вы, Панургово стадо, он – ловец ваших душ

Чудесами, где правит волшебник Картуш;

Вы – писаки бумаг и капустовы слуги,

Вы во Францию верите ль? Что с вами будет?

Разве это народ? Нет у вас, господа,

Права выбрать властителя. Куча скота!

Права этого, знайте же, псины Мопа! —

Сам французский народ не имеет пока.

Правду в грязь не уронишь, и как ты ни мажь,

Свобода – не тряпка для мелких продаж,

Что брошена в кучу дешевой торговке.

Когда для народа готова веревка,

Есть право иным – оставаться собой,

Ведь есть у нас шанс управляться судьбой,

Тогда, не страшась этих бестий безликих,

И худший из худших проснется великим.

Вы ж счастье нашли, о, ничтожные твари,

В грязи жить, обмане и ложном угаре,

Навоз обожая с парчовой накидкой,

Что для честных людей превращается в пытку.

Я, с падением других, не хочу быть все ниже.

Чести я не терял. Не посмеют в Париже

Отобрать мое имя, свободу, любовь,

На земле все равно день пробудится вновь.

Невозможно пленить миллионы рабов.

Я свободен. Так учит Катон. И никто

Не повержен, пока хоть один не упал,

В нем крови отцов непокорный накал,

Добродетель и гордость, история, право

И вся нация с вечно немеркнущей славой—

Всё в душе у него, он согнуться не может.

А для стойкости храма колонна поможет.

Ведь француз – это Франция, римлянин – Рим,

Кто сломает народ – вечно будет гоним!

После сиянья яркого ликующей свободы,

После великих войн великого народа,

Вихрь небывало дикий;

После Маренго славного, что светится на карте,

Тацит назвал бы первым Бонапарта

Среди великих.

И после мессидора, прериаля и фримера,

И стольких предрассудков, гидр, химеры,

Исчезнувших в веках;

Когда трон пламенем объят, а скипетр в пепле,

Бастилия расстреляна, удары молний крепли

На царственных холмах:

Колоссам и гигантам этим вышли сроки,

На Бога осерчавших, как бульдоги,

Он им ответил: Вон!

Республика свободы подобна океану,

Где встретили отцы, как Левиафана,

Наш девяносто третий год,

Затем Дантон, Сен-Жюст и Мирабо, титаны эти,

Сегодня ж Франция, пример столетий,

Рассматривает злобный эмбрион,

Настолько малый, что война, как пародокс,

Где в капле бьется немощный вольвокс

Напротив вибриона!

Позор какой! И Франции сегодня не к лицу,

Знать, кто там нынче фаворит, в Сен-Клу,

Мопа или Морни?

Да, эти сберегли ему порядок и семью.

Один из них уж тащит девок ко двору,

Другому ближе холуи.

Как-то Абд-эль-Кадер в своем застенке

Мужчину узкоглазого приметил,

Кого страна и шут Тролон, заметьте! —

Зовут, меж тем, Наполеоном третьим; —

Он видел подлеца в оконный переплет,

Как стадо верных слуг за ним отныне

Почтительно поклоны оземь бьёт,

Он, этот рыжий человек пустыни,

Султан, под пальмами рожденный,

Хаджи – задумчивый, жестокий,

И спутник красных львов плененный,

Эмир со взглядом темнооким,

Фатальный и решительный герой,

Как привидение в бурнусе белом,

Когда-то прыгал, увлечен резней,

Затем в ночи он падал на колени,

Саджжаду из широкого шатра достав,

Спокойно руки к небу воздымая,

Молился он у придорожных трав,

В них кровь струилась липкая, живая;

Он жажду утолить сумел мечей,

И восседая на горе убитых тел,

Мечтатель пламенный убийственных ночей,

Он созерцать красу небес хотел;

Но повстречав коварный, лживый взгляд,

Он прочитал позор на лбу чужом,

И мусульманин, доблестный солдат—

Кто этот человек? – воскликнул он.

Он сомневался, но ему сказали так:

Смотри же и возьми свой меч, эмир!

Ты видишь маску эту подлую в усах?

Он самый главный среди них бандит.

Ты эти стоны горькие послушай,

Их крик в ушах, как горестный набат,

Он продал дьяволу свою гнилую душу,