– Пуляркой его не проймешь, – сказал Штайнер. – Наш Иисус Христос обладает на этот счет иммунитетом. Прямо Диоген в смысле жареных кур. А как насчет вареных?

– Тоже нет, – заявил поляк решительно.

– А если с перцем?

– Вообще не ел курица. – Поляк сиял.

– Я сойду с ума! – завопил владелец курицы, подвергаемый смертным мукам.

Штайнер обернулся.

– А яйца, Иисус Христос? Куриные яйца?

Сияние пропало.

– Яйки – да, яйки – очень вкусно. – На растрепанную бороду лег отсвет скорби. – Очень вкусно.

– Благодарение небу! Наконец-то уязвимое место в этом чуде совершенства!

– Яйки очень вкусно, – заверил поляк. – Четыре штук, шесть, двенадцать штук, варить шесть штук, другие жарить. И жареный картошка. Жареный картошка с салом.

– Я не могу больше этого слышать! Заткните этого обжору Иисуса! – бесновалась курица в чемодане.

– Господа, – произнес мягкий бас с русским акцентом, – зачем так нервничать из-за фантазии. У меня здесь бутылка водки. Позвольте вас просить. Водка согревает сердце и успокаивает душу. – Русский раскупорил бутылку, отпил и протянул бутылку Штайнеру. Тот сделал глоток и передал ее Керну. Керн покачал головой.

– Пей, крошка, – сказал Штайнер. – Так надо. Учись.

– Водка очень хорошо, – подтвердил поляк.

Керн сделал глоток и передал бутылку поляку, который привычным жестом опрокинул ее в глотку.

– Он все выдует, этот помешанный на яйцах! – проворчал человек с пуляркой и вырвал бутылку. – Осталось совсем немного, – сказал он с сожалением, отпив из бутылки и возвращая ее русскому.

Тот сделал отрицательный жест.

– Ничего. Я выхожу сегодня вечером.

– Вы в этом уверены? – спросил Штайнер.

Русский слегка поклонился.

– Я готов сказать: к сожалению. Как русский, я имею паспорт Нансена[4].

– Паспорт Нансена! – повторила с почтением пулярка. – Вы принадлежите в таком случае к аристократии бездомных.

– Весьма сожалею, что вам не посчастливилось так, как мне, – вежливо сказал русский.

– За вами все преимущества, – ответил Штайнер. – Вы были первыми. Вам принадлежало сострадание мира. Нам почти ничего не осталось. Нас еще жалеют, но мы обременительны и нежелательны.

Русский пожал плечами. Затем он протянул бутылку последнему человеку в камере, который до сих пор сидел молча.

– Прошу покорно выпить с нами.

– Благодарю, – ответил человек, отказываясь. – Я не принадлежу к вашему обществу.

Все посмотрели на него.

– У меня есть паспорт, родина, разрешение на прописку и разрешение на работу.

Все замолчали.

– Простите мой вопрос, – сказал через мгновение русский после некоторого колебания, – почему же вы тогда здесь?

– Из-за моей профессии, – возразил человек высокомерно. – Я не какой-нибудь сомнительный беженец без документов. Я порядочный шулер и карманный вор со всеми правами гражданства.

На обед был жидкий фасолевый суп без фасоли. На ужин – то же самое, только теперь это называлось кофе, и к нему полагался кусок хлеба. В семь часов громыхнула дверь. Русского выпустили, как он и предсказывал. Он простился со всеми, как со старыми знакомыми.

– Через две недели я загляну в кафе «Шперлер», – сказал он Штайнеру. – Может быть, вы уже будете там, а мне удастся что-либо узнать. До свидания!

В восемь часов полноправный гражданин и шулер дозрел и присоединился к обществу. Он вынул пачку сигарет и пустил ее по кругу. Все закурили. Благодаря сумеркам и тлеющим сигаретам камера стала почти по-домашнему уютной. Карманный вор рассказал, что здесь его держат только для порядка: проверяют, нет ли за ним дела за последние полгода. Он не думает, что ему что-нибудь пришьют. Потом он предложил сыграть и, как по волшебству, извлек из своей куртки колоду карт.