Директор Поцлох подался вперед, как будто собирался встать и что-то сказать. Потом он начал робеть. Он ерзал на стуле, сдергивал с носа пенсне и смущенно оглядывался. Потом он, как бы извиняясь, улыбнулся, немного приподнялся со стула, снова быстро сел, наконец собрался с силами и сосредоточенно, смущенно, колеблясь и сгорая от любопытства, двинулся к изнемогавшему от хохота Штайнеру.

Перед помостом он обернулся.

– Теперь скопируйте это, молодой человек! – самодовольно подбодрил он Керна.

– Это нельзя скопировать! – воскликнул Штайнер.

Поцлох польщенно ухмыльнулся.

– Играть застенчивость – я имею в виду настоящую застенчивость – довольно трудно, верьте старому театральному волку.

– Он застенчив от природы, – объявил Штайнер, – он справится.

– Отлично! Мне пора на лотерею.

Поцлох ушел.

– Вулканический темперамент! – одобрил шефа Штайнер. – Ему ведь за шестьдесят! Теперь я покажу тебе, что делать, если ты не сумеешь робеть, а робеть будет другой. У нас десять рядов. В первый раз ты проводишь рукой по волосам, показывая номер ряда, где спрятан предмет. Просто числом пальцев. Во второй раз сигналишь порядковый номер стула, считая слева. Потом незаметно хватаешься за то место, где он примерно запрятан. А уж я его найду…

– И этого достаточно?

– Достаточно. Человек феноменально неизобретателен в таких вещах.

– Мне кажется, это слишком просто.

– Жульничать надо просто. Сложное мошенничество почти никогда не удается. Сегодня после обеда порепетируем еще. Лило тоже подсобит. Теперь я покажу тебе этот гроб с музыкой. Настоящая музейная редкость. Сооружен в доисторическую эпоху.

– Я, наверное, слишком плохо играю.

– Чушь! Подбери несколько приятных аккордов. Когда распиливаем мумию, играешь медленно и торжественно; когда демонстрируем даму без живота, ускоряешь темп и синкопируешь. Тебя же все равно никто не слушает.

– Хорошо. Я порепетирую, а потом сыграю тебе.

Керн забрался в чулан за сценой, из которого на него скалился желтыми клавишами старый рояль. Поразмыслив, он выбрал для мумии «Храмовый танец» из «Аиды», а для отсутствующего живота – салонную пьесу «Сон майского жука в брачную ночь». Он барабанил по клавишам и думал о Рут, о Штайнере, о неделях покоя, об ужине и о том, что никогда еще в жизни ему так не везло.

Через неделю в Пратере появилась Рут. Она пришла как раз в тот момент, когда началось ночное представление в «Панораме сенсаций». Керн посадил ее в первом ряду. Потом он в несколько возбужденном состоянии удалился, дабы обслужить рояль. По такому торжественному случаю он изменил программу. Под мумию он сыграл «Японскую серенаду при факелах», а под даму без живота – «Мерцай, светлячок!». Этот репертуар был более эффектным. Затем для Мунго – австралийского дикаря – он по собственной инициативе исполнил пролог из «Паяцев», свой коронный номер, где можно было блеснуть арпеджио и октавами.

После представления его поймал Леопольд Поцлох.

– Первоклассно! – сказал он с одобрением. – Намного темпераментнее, чем обычно! Выпили?

– Нет, – возразил Керн. – Просто хорошее настроение…

– Молодой человек! – Поцлох словил свое пенсне. – Кажется, вы до сих пор меня обманывали! Мне бы следовало потребовать у вас назад гонорар! С сегодняшнего дня извольте всегда быть в хорошем настроении. Артист обязан это уметь, понятно?

– Да.

– А в качестве компенсации вашего долга будете теперь играть под ручных тюленей. Что-нибудь классическое, понятно?

– Хорошо, – сказал Керн. – Я знаю кусок из Девятой симфонии; это подойдет.

Он вошел в будку и сел на один из задних рядов. Между чьей-то шляпой с пером и чьей-то лысиной он увидел далеко впереди, в облаке сигаретного дыма, голову Рут. Ему вдруг показалось, что это самая строгая и красивая голова на свете. Иногда он терял ее из виду, когда зрители двигались и смеялись; потом она снова возникала в поле его зрения – внезапным, далеким, нежным видением, и Керну не верилось, что головка эта принадлежала кому-то, с кем он потом заговорит и пойдет рядом по улице.