– А ты не выпьешь кофе, Лило? – спросил Штайнер.

Она покачала головой. Она молча глядела на обоих, пока они ели и пили. Потом Штайнер встал.

– Пора на боковую. Ведь ты устал, малыш?

– Да. Теперь я и сам это чувствую.

Штайнер погладил женщину по волосам.

– Иди и ты спать, Лило.

– Да. – Она послушно встала. – Спокойной ночи.

Керн и Штайнер улеглись. Штайнер погасил лампу.

– Знаешь, – сказал он из темноты через некоторое время, – жить надо так, будто туда уже никогда не вернешься.

– Да, – ответил Керн. – Для меня это нетрудно.

Штайнер зажег сигарету. Он курил медленно, длинными затяжками. Красноватая светящаяся точка каждый раз вспыхивала немного ярче.

– Хочешь закурить? – спросил он. – В темноте у них совсем другой вкус.

– Да. – Керн нашел ощупью руку Шайнера, протягивавшую ему пачку сигарет и спички.

– Как было в Праге? – спросил Штайнер.

– Хорошо. – Некоторое время Керн курил молча. Потом сказал: – Я там встретил одного человека.

– И поэтому теперь ты приехал в Вену?

– Не только поэтому. Но она тоже в Вене.

Штайнер улыбнулся в темноте.

– Представь, крошка, что ты путешественник. А у путешественников должны быть приключения; но ничего такого, что вырывает у них кусок сердца, когда надо идти дальше.

Керн промолчал.

– Это отнюдь не умаляет ценности приключений. И не служит обвинением сердцу. И тем более не виноваты те, кто дает нам по дороге немного тепла. Может быть, немного виноваты мы сами. Тем, что берем, а отдаем так мало.

– Я думаю, что вообще ничего не могу отдать. – Керн вдруг пришел в отчаяние. Что ему вообще было известно? И что он вообще мог дать Рут? Только свое чувство. А ему казалось, что это – ровно ничего. Он был молод и не ведал, что это – всё.

– Нет ничего такого, что больше, чем немного, крошка, – сказал Штайнер. – Это – почти всё.

– Смотря по тому, чьё – всё.

Штайнер усмехнулся.

– Не бойся, крошка. Все, что человек чувствует, – правильно. Окунайся туда с головой. Только не зависай. Завтра пойдем к Поцлоху…

– Спасибо. Я здесь наверняка отлично высплюсь…

Керн отложил в сторону свою сигарету и уткнулся в подушку незнакомой женщины. Он все еще был в отчаянии; но и почти что счастлив.

Директор Поцлох был шустрый маленький человек с растрепанными усами, огромным носом и пенсне, которое вечно сваливалось с носа. Он всегда страшно торопился; больше всего тогда, когда делать было нечего.

– Что случилось? Быстро! – сказал он, когда Штайнер зашел к нему с Керном.

– Нам ведь нужны подсобники, – сказал Штайнер. – Днем – для уборки, вечером – для телепатических опытов. Вот я привел. – Он указал на Керна.

– Он что-нибудь умеет?

– Он сумеет все, что нам понадобится.

Поцлох прищурился.

– Знакомый? Что он просит?

– Еда, жилье и тридцать шиллингов. Пока.

– Это целое состояние! – вскричал директор Поцлох. – Гонорар кинозвезды! Вы хотите меня разорить, Штайнер? Почти такие деньги платят легально нанятому рабочему, – прибавил он миролюбиво.

– Я согласен без денег, – быстро отреагировал Керн.

– Браво, юноша! Вот так становятся миллионерами! Скромность способствует карьере! – Поцлох шумно высморкался и поймал соскользнувшее с носа пенсне. – Но вы не знаете Леопольда Поцлоха, последнего филантропа! Вы получите гонорар. Пятнадцать шиллингов наличными в месяц. Я сказал: гонорар, дорогой друг. Гонорар, не жалованье! С этой минуты вы – артист. Пятнадцать шиллингов гонорара – это больше, чем тысяча шиллингов жалованья. Он умеет еще что-нибудь, особенное?

– Немного играет на рояле, – сказал Керн.

Поцлох энергично насадил на нос пенсне.

– Умеете играть тихо? Для настроения?