– Я знаю! – внезапно воскликнула Роуз. – На прошлой неделе чикагские газеты писали: в городе участились хищения антикварной мебели!

– Скажешь тоже! Если в доме и есть какой-то антиквариат, так это мы с тобой!

– Неправда, на чердаке кое-что имеется. Моррисовское кресло^>{10} – старинная вещь. Несколько обеденных стульев, еще того древнее, и хрустальный канделябр.

– Из хозяйственной лавки, куплен в тысяча девятьсот четырнадцатом. Такой страшный, что совестно было даже на улицу выставить вместе с мусором. Слушай внимательно.

Наверху стало тише. Они стояли на верхней площадке и, обратившись в слух, не спускали глаз с чердачного люка в потолке.

– Кто-то открывает мой сундук. – Эмили зажала рот обеими руками. – Слышишь? Петли скрипят, надо почаще смазывать.

– На что им сдался твой сундук? В нем ничего ценного.

– Как сказать…

Наверху, в темноте, грохнула крышка.

– Идиот! – прошептала Эмили.

Непрошеный гость крадучись прошелся по чердаку, стараясь быть осторожным после такой промашки.

– Там наверху окно, они вылезают на крышу!

Сестры подбежали к окну спальни.

– Открой ставни, высунь голову! – крикнула Роуз.

– Чтобы они меня увидели? Нет уж, спасибо!

Подождав еще немного, они услышали царапанье, а потом стук – сверху что-то упало на подъездную дорожку.

Тяжело дыша, они распахнули створки, взглянули вниз и увидели, как две тени уносят по дорожке длинную приставную лестницу. Одна тень сжимала в свободной руке небольшой белый сверток.

– Все-таки что-то сперли! – зашипела Эмили. – Бежим!

Они спустились в холл, распахнули входную дверь и увидели на росистом газоне две дорожки следов. От обочины отъехал грузовик.

Выскочив на улицу, каждая приложила ладонь козырьком, чтобы рассмотреть ускользающий номер.

– Проклятье! – воскликнула Эмили. – Ты успела разглядеть?

– Только семерку и единицу, больше ничего. Вызовем полицию?

– Сначала посмотрим, что из вещей пропало. Шевелись!

Вооружившись фонариком, сестры поднялись по чердачной лестнице, открыли люк и вскарабкались на самый верх, в темноту.

По мере того как они прочесывали чердак, спотыкаясь о старые чемоданы, детский велосипед и пресловутый канделябр, Эмили обшаривала помещение лучом света.

– Все на месте, – сказала Роуз. – Даже странно.

– Не спеши. Проверим сундук. Берись.

Они потянули за кольца, и крышка подалась, выпустив наружу облако пыли и аромат прежних времен.

– Ой, Эмили, помнишь? Духи «Бен Гур», двадцать пятого года, появились одновременно с фильмом!^>{11}

– Тихо, – оборвала ее Эмили. – Помолчи!

Луч фонаря осветил аккуратную вмятину на старом выходном платье: это был совсем небольшой отпечаток – дюйма два в высоту, четыре в ширину и восемь в длину.

– Боже милостивый! – воскликнула Эмили. – Они пропали!

– Кто?

– Мои любовные письма! Девятнадцатого, двадцатого и двадцать первого года. Тридцать штук, перевязанные розовой лентой. Их нет!

Эмили разглядывала похожее на гробик углубление в середине сложенного выходного платья.

– Кому могли понадобиться старые любовные послания, написанные безвестным отправителем, которого, наверно, уже нет в живых, безвестному адресату, то есть мне, которая тоже одной ногой в могиле?

– Эмили Бернис! – воскликнула Роуз. – Ты на какой планете живешь? Разве ты не смотрела утренние телепередачи, после которых хочется рот с мылом прополоскать? Разве не читала светскую хронику в городской газете? Разве не листала идиотские женские журналы в парикмахерской?

– Стараюсь этого избегать.

– Напрасно, в другой раз посмотри! Эти щелкоперы мать родную не пожалеют ради завлекательной истории. Не далее как завтра нам позвонят и потребуют выкуп, а нет – продадут эти письма какому-нибудь издателю для серии женских романов или для рубрики «Советы влюбленным». Форменный шантаж, и ничего больше. Угроза огласки! Медлить нельзя.