– И что теперь? От каждой тени шарахаться? Ладно, эти три дня… ну еще пару… его никуда везти нельзя будет, но потом… Потом понадобится оборудование, которого у меня в принципе нет. Это же полевой госпиталь, а не боярский медбокс или Первоградская! Мне без аппаратуры придется над ним работать недели три, не меньше, неотрывно, Слав! А если еще какой бедолага сюда загремит? Или, не дай бог, у Кирилла осложнения начнутся – так ведь я не мастер Эфира, контроль точно не удержу. Своими руками, получается, парня на тот свет отправлю! И Лавров в увольнении… – Врач покачал головой и закончил уже другим тоном, без малейшего следа раздражения: – Думай, Слава, что делать… Должны же у него быть родственники, друзья… Да тот же Бестужев, отец его невесты!

– Понимаешь, Осип Михайлович, я тут… не уверен… – тихо протянул молодой офицер, и вряд ли кто-то сейчас смог бы признать в этом чрезвычайно серьезном хмуром человеке Вячеслава Вердта, первого повесу и балагура Московского гвардии бронеходного полка. – А если за всеми этими покушениями он и стоит?

– С ума сошел? – опешил врач.

– Нет-нет, ты дослушай, – жестом остановил уже готового взорваться собеседника Вердт. – Когда помолвку только затеяли, Кирилл, как он сам шутил, только в проекте числился. И родители его живы были. Богатая семья богатого рода. А тут – вместо отпрыска Громовых какой-то эмансипированный юнец, без копейки денег и малейшего намека на родовые связи. Мещанин… да еще, судя по всему, каким-то образом попавший под колпак приказных. Понимаешь?.. И отец этого Разумовского в одном приказе с Бестужевым служил. Чуть ли не под его началом. Правда, оба уже в отставке, но… кто его знает, что там и как, а?

– Во-от оно что… – присев на табуретку, протянул врач. – То-то полковник на меня зверем смотрел…

– Я не говорю, что это на самом деле так, но… ведь возможно, согласись?

– Хм… – Собеседник Вячеслава покачал головой и, не ответив, задал встречный вопрос: – А Громовы что?

– Я им не верю. Ходили в конце лета слухи, что они Кирилла вообще изгнать собирались, да с чего-то передумали и отправили в «свободный полет». – Вердт скривился. – Вот и выходит, что нет у него никого и ничего.

– Ох-ох-ох. Ввязал ты меня в историю, Слава. – Осип Михайлович замолчал, пожевал губами… И вдруг, вскинувшись, ткнул пальцем в своего собеседника: – В одном ты не прав. Один друг у него имеется. Звони своему батюшке, будем договариваться об отправке Кирилла в его клинику.

– Да он же меня даже слушать не будет, господин майор! – От возмущения Вердт чуть не закричал, но вовремя спохватился и убавил громкость.

– Дурак ты, лейтенант. Звони отцу, я с ним договорюсь. Заодно, глядишь, и помиритесь. Ну! – построжев, рыкнул врач, и Вячеслав, обреченно вздохнув, принялся набирать номер отца.

Но не успел он активировать вызов, как с улицы раздался вой сирены: приглушенный тройным стеклопакетом, он тем не менее был отчетливо слышен даже тут, в палате полкового госпиталя, негромко, но отчетливо.

– Тревога? – недоуменно протянул врач и, поднявшись с табурета, выглянул в окно, на плац, где уже метались фигурки вылетающих из казарм солдат.

Вердт подскочил было, сунулся повторить нечаянно сброшенный звонок, но майор его остановил:

– Идите, лейтенант. Я сам свяжусь с Еремеем Ивановичем. Только не забудьте сообщить мне, что там случилось. Я пока останусь с пациентом.

В ответ Вячеслав, вытянувшись во фрунт, коротко кивнул и, развернувшись, вылетел из палаты реанимационного отделения как ужаленный. Проводив взглядом Вердта, майор медицинской службы Осип Михайлович Нулин тяжело вздохнул и шагнул к мерно попискивающим приборам, старательно следящим за состоянием его единственного на данный момент пациента. С момента той злосчастной дуэли, свидетелем которой был и он сам, прошло уже четыре дня, а Кирилл до сих пор не очнулся… хотя, может быть, это и к лучшему. Иначе пришлось бы держать его на болеутоляющих, а они – далеко не панацея.