– Знаю, – отвечал Золотницкий. – Это большая умница.

– В твоем случае, – вздыхала Розалия Семеновна, – это два по полкило упрямства. Чтоб моим врагам так весело жилось, как с тобою можно спорить.

– Вот и не будем спорить, тетя Роза. Вы же знаете – где два еврея, там три мнения.

Одинокая жизнь приучила Бориса Натановича самому о себе заботиться: стирать, гладить, стряпать. И надо сказать, что поваром он был отменным. Раз в неделю, обыкновенно по пятницам, он отправлялся на Житний рынок, располагавшийся на ту пору под открытым небом в конце Нижнего Вала, и покупал там фрукты, овощи, мясо, птицу, соленья и даже столь некошерный для еврея продукт, как домашнее сало, нашпигованное чесноком. Здесь он тоже был известной личностью, торговки из окрестных сел мгновенно узнавали в пестрой толпе его статную фигуру, махали руками и горланили:

– О! Борыс Натановыч! Як здровъячко? Идить сюды, е щось для вас цикавэ[29].

Борис Натанович улыбался, подходил к подзывавшей его бабе, слегка кланялся и не без удовольствия переходил на украинский язык:

– Ну що, баба Таню, багато грошей сьогодни наторгувалы?

– Та це ж хиба торговля, – отвечала селянка. – Ци ж люды якщо у кишеню й полизуть, так тилькы щоб тоби звидты дулю достаты. А в мэнэ гляньтэ яка картопля: одна до однойи, круглэнька, ряднэнька, рожэва, як щочкы у дытыны. Це ж тилькы за тэ, щоб подывытыся, можна гроши браты[30].

– И на скилькы ж я вже надывывся? – интересовался Борис Натанович.

– Та Бог з вамы! Це ж я так… За пъятдэсят копийок кило виддам.

– Отакойи! – делано удивлялся Борис Натанович. – А що, в сэли пожежа була чи злыва, що усю картоплю позатопыло?[31]

– Ой, нэ прывэды Боже! – так же делано пугалась баба Таня. – Що вы мэнэ, стару, лякаетэ.

– Так що вона, з золота, картопля ваша? Давайтэ за трыдцять.

– Та вы шо, сказылысь?[32] За таку красу – трыдцять?

– Як бы я сказывся, так дав бы пъятдэсят. Що вы мэни ото про красу розповидаетэ? Я ж йийи йисты буду, а нэ цилуваты.

Наведываясь поначалу на рынок, Борис Натанович покупал все подряд, не торгуясь, пока не заметил, что такое поведение удивляет и даже оскорбляет селян. Он понял, что, сразу приобретая у них товар, он лишает их необходимой доли общения, выплеска чувств, накопленных за дни и недели тяжелого крестьянского труда. Эти простые с виду, но наделенные удивительной смекалкой и чутьем мужики и бабы воспринимали его нежелание торговаться как пренебрежение к ним. Тогда он осторожно, соблюдая меру, принимался сбавлять цену, торговцы тут же вступали с ним в спор, и, слово за слово, день за днем, год за годом, они, что называется, притерлись друг к другу.

– Ну, визьмэтэ за пъятдэсят? – сурово спрашивала баба Таня.

– Баба Таня, – отвечал Борис Натанович, – у вас е ручка чи оливэць?[33]

– Оливэць е, – удивлялась та. – А що?

– Так вы визьмить вашого оливця и напышить у мэнэ на лоби: «Борис Натанович – идиот». Вы ж мэнэ за идиота вважаетэ, якщо хочэтэ мэни оци клубни за пъятдэсят копийок втюхаты.

В конце концов они сходились на сорока копейках, менялись товаром и деньгами, смотрели друг на друга, качали головами и восклицали одновременно:

– Грабиж!

Накупив овощей и солений, Золотницкий обыкновенно сворачивал к мясным «рундукам», у которых неизменно околачивались стайки собак. Собаки были неотъемлемой частью здешнего пейзажа, их знали, на них покрикивали, но не трогали, их подкармливали костями, требухой и мясными ошметками, а в подаренных им кличках, как ни в чем другом, пожалуй, проявилась недюжинная фантазия обитателей Житнего рынка. Здесь не было Шариков, Жучек и Полканов, зато имелись Мазепа, Шелудявка, Карацупа, Мухомор, Кацап, Голожопый и даже Баба Нюра. На случайного посетителя, забредшего к «рундукам», нападал, бывало, столбняк, когда он слышал раскатистый бас изнутри: