Подъезд встретил нас вырванной с мясом дверью. Сквозь деревянную скамейку, где когда-то гнездились старушки, проросла трава. Детскую площадку усеивали брошенные игрушки. Говорят, люди отсюда исчезли, как по щелчку, но появились призраки. Родственники пробивались сюда, искали среди них близких, но безрезультатно.

Говорят, квартиры на верхних этажах нетронуты, в отличие от нижних, где порезвились мародеры. Пока военные не сообразили, что произошло, и не оцепили Зону, сюда ринулись все, кто не брезговал. Тащили технику, золото, потрошили тайники с деньгами, разбирали на запчасти машины.

Громыхая подошвами по металлу брошенной на землю двери, мы направились в подъезд, и эхо шагов заметалось внутри пустого коридора.

Вот опустевший уголок консьержки с телевизором на стене и плакатом какого-то певца в розовом пиджаке и блестящих синих штанах. Только мы собрались подниматься по ступенькам, как вверху громыхнул лифт, вздохнул, размыкая створки, и снова воцарилось беззвучие. Я вздрогнул, прицелился в темный лестничный проем.

– Это что? – еле слышно прошептал Алеша.

Я пожал плечами:

– Не знаю, но мне это не нравится, предлагаю побыстрее убираться.

Четырнадцатая квартира оказалась не на втором этаже, а на четвертом. Вдруг Спрут – обычный псих, а не пророк? Тогда придется распрощаться с замечательным планом, который уже зрел в моей голове.

Я подергал ручку – дверь щелкнула и распахнулась. Помнится, Спрут предлагал ее выбить. Второе несовпадение. Мы переступили порог и очутились в тесной прихожей. Пол усеивали вываленные вещи – кто-то давным-давно квартиру обыскал, выпотрошил ящики комодов, опустошил полки.

Это была однушка. У стены стояла кровать на полкомнаты. Если и есть где-то схрон, так в шкафу-купе, больше никуда оружие не влезет. Я зашагал к шкафу, потянул в сторону дверцу. И она отвалилась, открыв взору вешалки с одеждой и пустые полки. Алеша встал на четвереньки, похлопал вещи, выбивая облако пыли, и покачал головой.

– Пусто.

В кухне, под кроватью, на антресолях тоже было пусто. В кухне обнаружилась мумия издохшего от голода кота. Вскипела злость, и я пнул комод, который с грохотом развалился. Вот тебе и схрон! Вот тебе и Бен Ганн! Где, блин, справедливость?

Сжав виски, я плюхнулся на кровать и принялся лихорадочно думать, но ничего стоящего на ум не приходило. Алеша и Полковник, опершись о стену, смотрели с сочувствием и ждали дальнейших распоряжений.

Я закрыл глаза, и из черноты выплыла картинка: дверь с трехзначной цифрой: сто сорок сколько-то, последнее число замазано красной краской. Молча я выскочил из квартиры в подъезд и оторопел, прицелился в молодого мужчину. В одной руке он держал сигарету, во второй – консервную банку из-под оливок, куда стряхивал пепел. Он даже голову не повернул на хлопок двери, продолжал смотреть в грязное окно, а из ноздрей тянулись белые нитки дыма.

– Ты куда лома… – Алеша подавился словами, увидев курильщика и не удержался – с ходу выстрелил одиночным.

Пуля прошла насквозь и застряла в стене.

– Расходуй патроны экономно, – посоветовал Полковник, казалось, он не замечал курильщика, направился к лестнице, едва не задев его рукавом, мы поспешили за ним.

На улице я включил ПДА с картой. За длинным домом находились второй, третий и четвертый корпуса.

– Ты куда ломанулся? – закончил вопрос Алеша.

Я улыбнулся и объяснил:

– Спрут видит картинки и комментирует их. Квартира может быть не четырнадцатая, а сто сорок какая-то. Теперь нужно проверить сто сороковые квартиры на вторых этажах.

– Как бы логично, но верится с трудом, – проговорил Алеша и потопал за мной.