Тем временем внизу, перед воротами, голос его дяди ожесточился. Слова его колючей веревкой стиснули горло Генри: «…в холодное подземелье, если ты причинишь ему какой-либо вред». Младшему Тюдору еще не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь вообще заботился о нем, и забота эта потрясла его. И в тот самый момент, когда он понял, что дядя настолько обеспокоен его судьбой, что смеет угрожать графу, Джаспер посмотрел прямо на него. Генри примерз к месту.

Он даже предположить не мог, что дядя заметил, как он подобрался поближе. Взгляд старшего Тюдора пронзил мальчика, и мысли его понеслись вперед. Под землю. Глубоко под землю. Надежда воспарила в груди Генри, и он постарался немедленно упрятать ее поглубже, подальше от глаз дяди, а заодно и от глаз графа Герберта, давно уже вымещавшего свою ненависть к Ланкастерам на слабейшем конце боковой линии. Генри Тюдор не принимал участия в войнах – и был виноват лишь в том, что кровь его была того же цвета, что и алая роза Ланкастеров.

Мальчик с громким топотом бежал по настилам, проложенным на балках по верху стены. Освещенный неровным светом факелов, один из стражников попытался остановить его рукой, но Генри отбросил ее, отчего солдат негромко ругнулся – это был старый Джонс, глухой на правое ухо. Юный Тюдор знал в замке каждого мужчину и каждую женщину, начиная от тех, кто обитал внутри замка и обслуживал семейство Гербертов, и заканчивая примерно сотней горожан, каждое утро приходивших в замок, доставляя в него припасы, телеги и собственные руки.

Он сбежал по ступеням и со всей беззаботностью юности влетел в противостоящий столб, оттолкнувшись от поручней, но не потеряв скорости. Тысячу раз Генри обегал замок, отрабатывая свое дыхание и ловкость. И это вкупе с поставленной целью помогло ему, отбросив всю осторожность, нестись по Пембруку, словно ошпаренная кошка.

Уже почти в темноте подросток промчался сквозь мастерскую, устроенную в главном дворе, помогая себе руками и перепрыгивая через груды ящиков и корзин, пропахших свежей морской солью. В другой день он задержался бы здесь, чтобы посмотреть, как будут доставать из них серебристых рыбин и устриц, однако теперь его гнал вперед назначенный дядей путь и пламенное желание убедиться в том, что он не ошибся. Там, снаружи, солнце уже опустилось за стены, бросая последний свет на окружавшие твердыню каменные залы, на массивную башню, поднимавшуюся на пять этажей над всеми остальными сооружениями замка и способную выдержать осаду целого войска. Пембрук был рассчитан на оборону, хотя и обладал одной слабостью – секретом, который старательно оберегали все, кто знал его.

Генри замедлил бег, оказавшись возле нижнего пиршественного зала. Он заметил там графского констебля[3], краснолицего и увлеченного разговором с одним из поставщиков замка: они взирали на какой-то свиток так, словно в нем были запечатлены вопросы жизни и смерти, а не количество побившихся шиферных черепиц и центнеров дубовых и буковых бревен. Юноша украдкой пересек зал вдали от обоих. Он буквально чувствовал, как они проводили его взглядом, хотя, может, и вообразил это, поскольку его никто не окликнул. Не оглядываясь, он подошел к двери, открыл ее и нырнул в царивший за ней кухонный жар.

Пембрук располагал двумя пиршественными залами, и кухни находились под самым величественным из них. Слуги и незначительные гости ели в худшем зале. Сколько же вечеров Генри жевал здесь в полутьме хлеб и мясо, поскольку Гербертам было жалко на него сальной свечи! Он сидел в одиночестве, а сквозь окна сверху из большого зала доносились отблески света и громкий хохот – граф развлекал там своих важных гостей.