Дальнейшего Игнациус не видел. Он просто бросился бежать в слепом и чёрном отчаянии, но – бежал он к храму, а не от него.

Боги, великие Боги, никогда не являвшие свои Лики бедному народу этой земли, прогневались. И решили спросить за всё сполна.

Дорога обежала поворот, лесистый холм, поросший змей‑древом, остался позади, и Игнациус увидел то, что осталось от некогда гордого храма, владычествовавшего над окрестностями.

Обломками гнилых зубов торчали потемневшие остовы стен. Больше не уцелело ничего, внутренности храма, купола, всё прочее обратилось даже не в груду громоздящихся обломков, а в лёгкую пыль. И из самой середины руин поднимался к небу столб жирного и густого дыма, хотя гореть в каменном храме было решительно нечему.

Игнациус остановился. Оцепенев, он смотрел на гибель могущественного храма; только что он бежал сюда, почти уверенный, что найдёт здесь спасение; и вот оказалось – спасения нет и сам храм стёрт с лица земли.

Обычному мальчишке, даже подростку, даже грамотному и обученному аж трём слоям азбуки, только и оставалось, что рухнуть наземь и завыть. А потом побрести куда глаза глядят, потому что привычной ему жизни больше не существовало.

Однако Игнациус никуда не побежал и даже не заплакал. Глаза его оставались сухи, отчего‑то он никак не мог повернуться к храму спиной. Словно чувствовал – надо оставаться здесь… надо искать… Само собой, он не знал, чтo же именно ему следует искать – просто кружил вокруг извергающих непроглядный дым руин, кружил, кружил до тех пор, пока из дыма вдруг не вывалилась, задыхаясь и кашляя, жуткого вида фигура, когда‑то явно бывшая человеком.

Жрец храма выжил явно чудом. Левой руки не было, плечо срезало начисто, словно громадной палаческой машиной для обезглавливания – Игнациус видел такие на картинках. На чудовищной ране вздулся черный пузырь запекшейся крови, мальчик подумал, что жрец наверняка пустил в ход какую‑то магию, и мысль эта вновь была мыслью спокойного, хладнокровного и много повидавшего взрослого человека, а отнюдь не охваченного паникой подростка.

Тело жреца покрывало жуткое месиво из полусгоревшего одеяния, крови, грязи, обрывков каких‑то листов, словно его вываляли в останках растерзанной библиотеки. Жреца шатало, однако глаза его сохранили ясность.

– А… т‑ты тоже… м‑молодец… – он едва выдавливал слова, точно пьяный. – Молодец, м‑мальчик… всегда г‑говорил – из т‑тебя в‑выйдет т‑толк…

Свист над дальними верхушками леса. Игнациус, уже кинувшийся поддерживать жреца, и сам жрец повернули головы.

Стремительное, широкое – наверное, сто шагов в поперечнике – сверкающее кружение, в середине которого – пустота. Гибельный призрак мчался, свистя и завывая, в разные стороны летели срубленные вершины, а в обезглавленные стволы тотчас вцеплялся жадный огонь.

И вновь Игнациус прежде, чем понял, в чём же дело, успел броситься на землю, увлекая за собой раненого жреца. Чудовищное оружие врезалось в край холма, начисто снесло покрытую вековыми деревьями вершину и понеслось дальше, оставляя за собой широкую полосу пламени.

– Т‑таких много… – шептал жрец, с усилием выталкивая из себя слова. – М‑мы… уничтожили д‑две… – голова бессильно упала на грудь, однако раненый сумел овладеть собой. – У‑уходи о‑отсюда… у‑уходи, п‑пока не п‑поздно…

Очень ценный совет. Сами бы мы никак не догадались, зло подумал Игнациус.

Глаза жреца закатились, полураскрытые губы шептали что‑то вроде «иди к алтарю, иди к алтарю…» Не колеблясь, юноша опустил раненого наземь и бестрепетно шагнул в клубящийся дым. Непонятно, что тут могло служить его источником, но, во всяком случае, открытого пламени Игнациус не видел. Глаза немилосердно щипало, паренёк едва дышал, однако упрямо брёл вперёд, действительно туда, где должен был находиться алтарь, посвящённый новому божеству Ракоту‑Заступнику, так и не сумевшему, однако, заступиться за вставший на его сторону мир.