– У меня дочь на восьмом уровне. У нее там детская группа.

– Все уровни изолированы, сэр, – заверила женщина в форме. – С ней ничего не случится. Потерпите.

Темнокожая из транспортного управления скрестила руки. Пракс заметил, что двое мужчин выбрались из толпы и, переговариваясь, ушли в узкий грязноватый коридор. Здесь, наверху, в старых тоннелях, попахивало утилизатором: пластиком, гарью и химией. А сейчас – еще и страхом.

– Леди и джентльмены, – прокричала старшая из солдат, – ради вашей собственной безопасности сохраняйте спокойствие и оставайтесь на месте, пока не закончится военное положение.

– А что там сейчас творится? – жадно спросила женщина из-за плеча Пракса.

– Ситуация быстро развивается. – Ее голос чуть заметно дрогнул. Солдаты боялись не меньше других. Только у них было оружие.

Здесь он ничего не добьется, надо искать другое средство. Все еще держа в руках свой последний глициновый кеннон, Пракс отошел от дверей станции.

Ему было восемь лет, когда отец из многолюдного центра Европы привез его на Ганимед. Отец участвовал в создании новой лаборатории. За восемь лет строительства Пракс пережил бурный подростковый период. Когда родители стали собираться на новую работу – на астероид с эксцентрической орбитой близ Нептуна, – Пракс остался. Он занялся ботаникой в надежде научиться растить нелегальную, не облагаемую налогами марихуану и быстро уяснил, что каждый третий студент лелеет те же планы. Четыре года он потратил на поиски забытого склада или заброшенного коридора, еще не занятого другими экспериментаторами, и за это время научился чувствовать архитектуру тоннелей.

Он прошел старыми узкими шахтами первого поколения. Люди сидели вдоль стен и набивались в бары и рестораны; все лица были пустыми либо выражали страх или злость. На экранах крутили старые развлекательные программы: музыку, спектакли, абстрактное искусство – что угодно, кроме обычных новостных программ. Ни один из личных терминалов не звенел, возвещая о входящих сообщениях.

Пракс нашел то, что искал, у центрального воздуховода. У транспортных рабочих всегда где-нибудь валяются старые электроскутеры, хотя никто ими больше не пользуется. У Пракса, как у старшего научной группы, на ручном терминале был допуск за ржавеющее ограждение. Он нашел скутер с коляской и половинным зарядом аккумулятора. Семь лет он не садился на скутер. Положив глициновый кеннон в коляску, он прошелся по диагностике и вывел машину в коридор.

Первые три эстакады охранялись так же, как станция «трубы». Пракс не стал даже останавливаться. Четвертая вела в служебный тоннель от складов вниз, к реактору. Здесь никого не было. Он постоял, заглушив мотор. В воздухе висел острый запах кислоты – от чего, непонятно. Понемногу проступили и другие детали: выжженные следы на стене, темное пятно на полу. Пракс услышал отдаленные хлопки и спустя три или четыре долгих вдоха понял, что это выстрелы.

«Ситуация быстро развивается» – очевидно, это означало бои в тоннелях. Воображение нарисовало яркую, как воспоминание, картину: классная комната Мэй пробита пулями и залита кровью. Паника, накатившая на него в куполе, вернулась, стократно усилившись.

– С ней все хорошо, – сказал он ростку в коляске. – Они не устроят боя на школьном этаже. Там же дети!

Черно-зеленые листики уже привяли. Нельзя воевать там, где есть дети. И поставщики продовольствия. И хрупкие агрокупола. Руки опять дрожали, но он все-таки удерживал руль.

Первый взрыв он услышал, съезжая по эстакаде с седьмого на восьмой уровень вдоль недостроенной, огромной, как собор, каверны, заполненной звуком капели от тающего на стенах льда. Это было нечто среднее между огромным ангаром и произведением искусства. Что-то вспыхнуло, громыхнуло, и его скутер занесло. Быстро надвинулась стена – Пракс едва успел отдернуть ногу, уходя от удара. Над ним кричали голоса. Военные наверняка были в скафандрах и переговаривались по радио. По крайней мере, так ему представлялось. Люди, что вопили наверху, – это были просто люди.