Официальная пресса приветствовала формирование ополчения. Иначе и не могла. Только и было разговоров о единении царя и народа, о патриотических настроениях и слезах гордости за государя и христолюбивое воинство. Эти возвышенные чувства разделяли славянофилы: они записывались в ополчение и с большим удовольствием перевоплощались в деревенских мужиков. Один из них, Юрий Самарин[146], уверял, что после окончания войны офицерам, служившим в ополчении, непременно оставят бороды, право на которые они мужественно завоевали в Крыму. В этом новом амплуа, обросшие и огрубевшие, они будут отстаивать идеи панславизма.

Но так считали не все. «Эти люди противны мне, как гробы. Кровь севастопольских защитников недаром пролилась и послужила украшению лиц Аксаковых, Самариных и братии», – иронизировал Тимофей Грановский[147].

Он же в известном письме Константину Кавелину[148] сообщал об отсутствии патриотизма и корыстных дворянах, откупавшихся от выборов в ополчение[149]. Солидарная с ним Вера Аксакова[150] выразилась жестче: «Никто из порядочных людей не хотел идти в московское ополчение»[151].

 Модные костюмы для мальчиков: слева – «Ополченец», справа – «Стрелок императорской фамилии»

1855. Коллекция О. А. Хорошиловой

Как бы то ни было, мода в тот период была явно на стороне ура-патриотического большинства. Едва разнеслись вести о формировании ополчения, в магазинах и на страницах светских журналов появились подробные описания новинки – костюма «Ополчение» для мальчиков 5-10 лет. «Весь из тонкого серого сукна; панталончики могут быть из тика и других летних материй; кушак красный – шелковый или шерстяной; сапоги высокие, русские; под кафтанчик нужно красную русскую рубашку с косым бортом»[152].

Эти наряды предлагал, в частности, ловкий столичный делец Баскаков, владелец известного петербургского магазина детской одежды (по Большой Садовой улице, в доме Ильина). У него продавались всевозможные варианты военно-патриотических нарядов, и уже летом, когда ополчение приближалось к Крыму, на петербургских улицах «появилось множество маленьких ратников в серых кафтанчиках и фуражках, в красных кушаках и высоких русских сапогах – это настоящий и совершенный костюм ополчения»[153]. Дело пошло. Баскаков богател. Заказы летели к нему со всех концов империи. Осенью 1855 года обозреватель мод сообщал: «Мы слышали, что господин Баскаков должен был увеличить деятельность своих мастерских, вследствие огромного числа заказов, поступающих ныне к нему – не только от столичных жителей, но и из самых отдаленных мест»[154].

Ополченской атрибутикой вдохновлялись не только портные, но и ювелиры. В конце войны и сразу после нее в моду вошли своеобразные женские позолоченные броши в форме ополченского креста. Дамы крепили их к лифу платья или у воротника – на манер шейного ордена. Это украшение отчетливо видно на дагеротипном портрете Марии Трофимовны Пашковой.

Баскаков и многие другие столичные и московские портные, владельцы модных магазинов отлично заработали на патриотизме во время Крымской войны. Причиной финансового успеха были антиевропейские, и в особенности антифранцузские, настроения, обострившиеся осенью 1854 года, после Альминского поражения[155] и начала осады Севастополя. Тогда лишь ленивый не сочинял памфлетов против союзных войск, наглых англичан и французов-бонапартистов, вероломно напавших на страдалицу-Русь. «Понятно Англии кичливое волненье:/ Народный русский дух немного ей знаком, / Она не видела Полтавского сраженья,/ И чужды ей наш снег и Бородинский гром», – предупреждал поэт Никитин британскую армию Раглана. Поэт Алферьев грозил эпистолярным кулаком молодцам Наполеона III: «Если дядюшка бесславно/ Из Руси вернулся вспять,/ Так племяннику подавно/ И в дали несдобровать».