– Я захватила работу, – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.

– Смотрите, Анна, не сыграйте со мной дурной шутки, – обратилась она к хозяйке. – Вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер, видите, как я одета дурно.

И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.

– Будьте спокойны, Лиз, вы всё будете лучше всех, – отвечала Анна Павловна.

– Вы знаете, мой муж покидает меня, он идет на смерть, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу. – Скажите, зачем эта гадкая война? – обратилась она к князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен: – Знаете, Элен, вы становитесь слишком хороши, слишком хороши.

– Что за прелестная особа эта маленькая княгиня! – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.

– Ваш обворожительный сын Ипполит до безумия влюблен в нее.

– У этого дурака есть вкус.

Вскоре после маленькой княгини вошел толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек, несмотря на модный покрой платья, был неповоротлив, неуклюж, как бывают неловки и неуклюжи здоровые мужицкие парни. Но он был незастенчив и решителен в движениях. На минуту остановился он посередине гостиной, не находя хозяйки и кланяясь всем, кроме нее, несмотря на знаки, которые она ему делала. Приняв старую тетушку за самую Анну Павловну, он сел подле нее и стал говорить с ней, но узнав, наконец, по удивленному лицу тетушки, что этого не следует делать, встал и сказал:

– Извините, мадемуазель, я думал, что это не вы.

Даже бесстрастная тетушка покраснела при этих бессмысленных словах и с отчаянным видом замахала своей племяннице, приглашая ее себе на помощь. Занятая до сих пор другим гостем, Анна Павловна подошла к ней.

– Очень любезно с вашей стороны, мсье Пьер, что вы пришли навестить бедную больную, – сказала она ему, улыбаясь и переглядываясь с тетушкой.

Пьер сделал еще хуже. Он сел подле Анны Павловны с видом человека, который не скоро встанет, и тотчас же начал с нею разговор о Руссо, о котором они говорили в предпоследнее свидание. Анне Павловне было некогда. Она прислушивалась, приглядывалась, помещала и перемещала гостей.

– Я не могу понять, – говорил молодой человек, значительно глядя через очки на свою собеседницу, – почему не любят «Исповедь», тогда как «Новая Элоиза» гораздо ничтожнее.

Толстый молодой человек неловко выражал свою мысль и вызывал на спор Анну Павловну, совершенно не замечая, что фрейлине и вообще никакого дела не было до того, какое сочинение хорошо или дурно, а особенно теперь, когда ей столько надо было сообразить и вспомнить.

– «Пусть прозвучит труба последнего суда, я предстану со своею книгой в руках», – говорил он, с улыбкой цитируя первую страницу «Исповеди». – Прочтя эту книгу, полюбишь человека.

– Да, конечно, – отвечала Анна Павловна, несмотря на то, что она была совершенно противоположного мнения, и оглядывала гостей, желая встать. Но Пьер продолжал:

– Это не только книга, это поступок. Тут полная исповедь. Не правда ли?

– Но я не хочу быть его духовником, мсье Пьер, у него слишком гадкие грехи, – сказала она, вставая и улыбаясь. – Пойдемте, я вас представлю кузине.

И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор, как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению и примечает, все ли вертятся веретена. Как хозяин прядильной, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину.