– Это на него похоже, замашки у лопоухого были отцовские – везде командовать парадом, он лучше всех историю знал. А Вовка Зыс?

– Приезжал как-то, директор завода в Нижнем Тагиле.

– Ух ты, молодец, добился своего. Помню, он ещё в пятом классе рвался отечественное производство поднимать. А Олежка Щедрин где, не знаешь? Сколько мы с ним чижей по огородам похоронили! Я проехал мимо его дома, никого не увидел, думаю вечерком зайти. Валик Баранов?

– Умер.

– Да ты что? Он же здоровый был бугай.

– У них мор на всю семью пошёл, все перемёрли.

– А Олег?

– Олег приезжает часто, в отличие от тебя, ко мне заглядывал, про тебя спрашивал. Он МИФИ окончил, где-то в метеорологах вроде бы подвизается, а где – не помню. По-моему, где-то в Подмосковье. Хороший парнишка, вежливый, уважительный. Батя его тоже ко мне захаживает, учительствует в нашей средней школе, географию преподаёт.

– Он и тогда географию преподавал, когда нас в белый свет выпускали. – Афанасий помрачнел. – Вместе с отцом.

Геннадий Терентьевич молча встал, ушёл в дом и вернулся с графинчиком, на дне которого плескалась прозрачная жидкость, и двумя стаканчиками.

– Давай по глоточку, помянем родимых.

Афанасий сжал зубы так, что они заныли.

Отец умер от рака десять лет назад, а мама ушла за ним следом через год, не смогла пережить потерю любимого человека.

– Вечная память, Жорушка и Аннушка!

Старик прослезился.

Глоток водки обжёг нёбо, колючим шариком скатился по пищеводу в желудок.

Голова затуманилась почти мгновенно, на душе стало легче.

– Хапилин вернулся, – вспомнил Геннадий Терентьевич, отняв от носа корочку хлеба. – Помнишь, рыжий такой, даже летом в кепке ходил.

– Да уж. Кепка у него была знатная.

– Солидный такой стал, потолстел, главным редактором нашей районной газетёнки работает.

– Это здорово, – оживился Афанасий. – Давно рыжего не видал. Он и в школе всегда что-то писал, во всех литературных конкурсах участвовал. К нему первому пойду. А из девчонок кто остался?

– Оля Яшутина, на деревообработке мастер. Лариса Гришенок – аптекарь, Зина Бадыкина – парикмахерша. Да ты сам всё узнаешь, коли по улице пройдёшься. Соседку нашу помнишь?

– Какую? Верку Гудко, что ли?

– Поближе, я же говорю – соседку.

Афанасий наморщил лоб.

– Со мной вроде никто из соседних не учился.

– Я и не утверждаю, что учился, она годков на восемь помоложе тебя, во второй класс пошла, когда ты десятый заканчивал.

– А-а… Дунька Ходченкова, что ли? Мы её Одуванчиком звали.

– Не узнаешь теперь Одуванчика, вытянулась, красавицей стала.

Афанасий остался равнодушным.

– Все растут, чему удивляться. Ну, что, сходим к Сашке Вавину, напросимся в баньку?

– А пошли, уберу только со стола.

Старик подхватился с места, Афанасий тоже встал, помог ему унести посуду, переоделся в спортивное, и они отправились к дому Вавиных, стоящему за колодцем, в полусотне метров от дома Геннадия Терентьевича, на другой стороне улицы. Отец испокон века дружил с главой дружной семьи Вавиных, а вместе с ним и остальные члены семьи Пахомовых передружились с ними, несмотря на разницу в возрасте. Сам Александр Васильевич, худенький и светленький, начавший рано лысеть, почти не менялся с возрастом, и все звали его Сашкой, хотя ему пошёл уже шестой десяток. Жена у Александра была намного осанистей, высокая, статная, бесконечно добрая, и выглядела на тридцать пять, за что её звали Шурочкой все соседи.

Афанасия они встретили как родного сына после долгой разлуки, отчего ему стало неловко. Впрочем, уже через пару минут он почувствовал себя своим среди своих и с удовольствием принялся расспрашивать друзей отца, с не меньшим удовольствием отвечая на их вопросы.