**

Следующие недели или даже месяцы папа запомнил плохо – сплошная суматоха и неразбериха. Куда-то бегали, что-то прятали, по улицам проходили войска и беженцы, жители сушили сухари, копали укрытия и тайники, ночевали в погребах, опасаясь бомбежек. Но воспоминаний о боях, бомбардировках, стрельбе не сохранилось. То ли за город не было боев, и никто его не бомбил, то ли мама заставила сидеть в погребе в это время.

Осенью, скорее всего в сентябре, вдруг пришел дед. Заскочил на несколько часов, отпросившись у командира. Его часть отходила пешком через город, остановилась на отдых, и добрый командир отпустил бойца к семье. Вообще-то, уже за одно это командиру стоило бы памятник поставить при жизни – ведь за дезертирство подчинёного красноармейца командира расстреляли бы, дознавшись, что именно он бойца отпустил к жене и детям, при виде которых любой расслабиться может и потерять всякое желание воевать. И отпустил в те дни, когда бежали многие.

Но командир оказался замечательным человеком, дед пришел домой и провел с семьёй несколько часов, уйдя уже когда стемнело – папа запомнил, что ночевать дед не оставался, – увольнительную дали на несколько часов.

Удивило домодчадцев то, что отец неожиданно служил в пехоте. За обедом выпил самогону, хотя в семье, как сказано выше, пили очень мало. И мой папа запомнил сокрушенный рассказ своего отца о том, как тот стал пехотинцем: буквально за день до начала войны все танки полка (насколько понимаю, если это был танковый полк, то речь о пятидесяти с лишним танков) были выведены из боксов (танковых гаражей), расположенных в нескольких часах хода от границы. После этого они своим ходом дошли до самой пограничной реки (видимо, Буг?). Еще в боксах было приказано все снаряды из танков убрать и оставить их на складе, а горючего залить только на те полсотни километров, которые отделяли предыдущее расположение полка от границы. Таким образом, к границе машины подошли безоружные и без горючего.

На границе остановились, укрытые от немецкой (точнее, польской) стороны только прибрежными кустами, холмиками и плетнями. Простояли день или два. Ели только сухой паек, а кухня не подошла. Красноармейцам было обещано, что к понедельнику двадцать третьего июня подвезут горячую еду, а на двадцать второе, хотя и был выходной, намечено было начать строить то ли землянки, то ли шалаши для размещения солдат.

Дед горячился, бил кулаком по столу, рассказывая, что все это сделано было, конечно же, вредителями, потому же, кто ж это за день до начала войны все горючее из танков сливает, все снаряды вынимает, из укрытий те танки выводит и пододвигает к самой границе, чтобы даже средняя артиллерия легко их накрыла первыми же залпами. А папа запомнил, как командиры и политруки, по словам деда, обещали, что простоят красноармейцы в чистом поле от силы две недели, поэтому и танкам было приказано провести техническое обслуживание, и бойцам определены какие-то нормативы на две недели, а что будет дальше, никто не знал…

Поэтому и горючим машины не заправили, чтобы можно было разобрать двигатель…

Дед был уверен, что все это вранье было, и весь двухнедельный план подготовки, учебы, техобслуживания был придуман, дабы не вызывать вопросы у бойцов – почему это технику разоружили и к границе подвели на расстрел? Дед не сомневался в том, что наверху где-то остались недобитые ранее шпионы, которые всю эту катавасию и затеяли.

Сегодня легко найти другие объяснения всем этим странным маневрам, которые должны были завершиться новым этапом не позднее 6 июля 1941 года (кстати такого эпизода, как рассказанный дедом, у Виктора Суворова нет, хотя нечто похожее встречается). Как бы то ни было, танки стояли безоружные, без топлива, собирались проходить ТО (техническое обслуживание) прямо на границе и были расстреляны первыми же залпами немецкой артиллерии.