Он дважды сделал проигрыш, и его пальцы уже почти свободно бегали по грифу. Затем вдохнул и начал петь своим ломающимся юношеским тенорком

При первых же словах песни пилот замер и слушал не дыша.

Да и вся палата слушала, затая дыхание. На середине песни майор заплакал, по его лицу текли крупные слезы, но он не обращал на это никакого внимания и был весь там в бою. Но вот отзвучал последний аккорд. И тут пилот пришел к жизни.

– Парень, скажи прямо, ведь это ты сочинил? Не слышал я такой песни никогда. Вот как ты так смог, ведь это прямо про моего друга, как будто он здесь был!

Вовка смущенно сказал:

– Да нет, точно не я, где мне такие песни сочинять.

– Лады, – решительно сказал майор, – мне другую гитару найдут, а за эту песню вот тебе подарок, гитара твоя!

– Вот только слова песни запиши мне, пожалуйста, – добавил он.

– Слушай Володя, может, что еще споешь, неплохо получается у тебя, – попросил Николай Петрович, – я хоть в разведке был, но все равно за душу взяло.

– Ага, сейчас я вам весь репертуар Владимира Семеновича выложу, – подумал Вовка, – вот уж дудки, и так палюсь по полной программе.

– Да я про войну больше не знаю новых песен. И вообще у нас вечером больше уркаганские песни пели. Вот тех кучу знаю, – признался он.

Летчик поморщился:

– После этой песни, об урках петь преступление.

– Ну отчего же, – вступился за Вовку Николай Петрович, – есть у них жизненные песни. Сам, небось, знаешь, от сумы и от тюрьмы не зарекайся.

– Это, да, – задумчиво произнес инвалид, почесывая плохо заживший шрам на бедре, – тут дело такое.

Вовка тронул гитарные струны и тихо начал.

Когда он закончил длинную тоскливую песню, все сидели задумавшись.

– Ну ладно, сейчас напоследок спою вам песню Клавдии Ивановны Шульженко, – сообщил Вовка и вновь запел уже осипшим голосом:

Когда он закончил, то почти не мог говорить.

– Ты, внучок, водицы испей, – неожиданно ласково предложил дед, – или лучше иди-ка сюда, мне вечор из дому кваску самодельного принесли, тебе в самый раз выпить будет. Голос то вишь у тебя сейчас ломается, много петь нельзя, а то осипнешь на всю жизнь. А вы молодежь, – обратился он к остальным, – не насилуйте парня, совсем из-за вас голос сорвет.

Следующим днем Вовка покидал больницу. Доктора, как ни старались, ничего у него не нашли, анализы и рентген были в норме. Мишка уже с утра ожидал его на скамейке.

– Вовка, ты где гитару взял? – восторженно завопил он, увидев брата с гитарой за спиной и узелком, в который заботливый дед сложил половину, того, что принесли ему из дома.

– Бери, – сказал он отказывающемуся парню, – у тебя растущий организм, надо много есть, а мне, сам видишь, даже больничной пайки много.

– Да не ломайся ты, как девка, – сказал летчик, – бери, пока дают.

Вот сейчас Вовка вышел в с утра залитый жарким солнцем больничный двор. Он молча сунул узелок Мишке, и сказав: «Подарили мне ее», пошел к воротам. Мишка в припрыжку побежал за ним.

– Вовка, а чо в узелке у тебя вкусно пахнет? – крикнул он вслед брату.

– Да вот дед один дал, сказал, что съесть не может, – сказал Вовка, – хочешь, так давай посмотрим, что там?

Они присели на скамейку сразу у ворот и быстро просмотрели содержимое. После завтрака Вовке есть не хотелось, и он с удовольствием наблюдал, как его братец расправляется со стопкой ржаных блинов. Съев все до последней крошки, Мишка побежал к колонке, которая была тут же у дороги.