– Не припоминаю что-то, – покачал головой Владимир.

– Ихний Лешка сгорел от водки с неделю, наверное, назад.

– Да уж месяц прошел, – возразил дед.

– Ну как месяц? Вот недавно же было.

– Как же недавно? Еще до восьмого марта схоронили.

– Ну ты еще будешь со мной спорить! – не унималась бабка.

– Да что с тобой говорить? – махнул рукой дед и хитро подмигнул. – Наливай, сынок.

И взяв стопку, громко запел:

– Ну ты тише, дед, не шуми, – успокаивала жена.

– Да отстань ты от меня, не видишь, сын с внуком ко мне приехали. Могу я хоть один раз в жизни посидеть спокойно?

– Не к тебе, а к нам, – возмутилась жена, – ну вы кушайте, кушайте, не обращайте на него внимания.

– Мам, спасибо. Все было вкусно, мы больше не хотим, а ты не уделяй ему слишком много внимания.

– Бабка, тащи еще одну, – не унимался Петрович. – Сын выпить хочет.

– Хватит тебе, старый, совесть имей, перед внуком не позорься. Иди лучше поспи.

– Ну что, сынок, грустный сидишь, давай стопку налью, – глаза его осоловели окончательно.

– Спасибо, батя, мне хватит, да и тебе тоже, – твердо сказал Владимир.

– Ты супротив отца шибко не петушись. Не будешь? Ну ладно, тогда я пойду.

Губы его обиженно затряслись. Царапая ногтями по лысой голове, смотрел то на бабку, хлопочущую у печи, то на довольных, улыбающихся сына с внуком, сидящих напротив за столом. Не найдя в их глазах ни понимания, ни сочувствия, медленно поднялся и, держась за крышку стола, потом за печку, вышел из кухни.

– Пусть поспит. Вот видишь, Вовка, человеку восемь десятков, а пьет так, что молодые не угонятся. Да я тебе вот еще что расскажу.

Она вышла в коридор и крадучись заглянула в спальню. Убедившись, что муж лежит на кровати, продолжила почти шепотом:

– Всю душу вымотал… тут я его с женщиной прихватила.

– Да что ты?!

– Да, да, ты не думай, что он старый, он притворяется. Ушел давеча в магазин – и с концом. Нет и нет его. Ну, думаю, дай погляжу, где он потерялся. Дохожу до проулка – стоит. Какая-то баба с ним, не знаю. Да так улыбается ей, так разговаривают тихо, как два голубка. Я кричу деда, чтобы домой шел, а она поворачивается, злая такая и на меня: «Ты что за нами следишь тут, поговорить не даешь?» Я оторопела, не знаю, что и делать, что сказать. А он нет, чтобы за меня вступиться, одернуть ее, стоит, смеется, как дурачок. Во придур какой твой батька.

– А женщине-то этой сколько лет? – подивился Владимир.

– Да лет пятьдесят, наверное. Ты завтра поговори с ним по-трезвому. Обязательно поговори.

Владимир замялся, не зная, что и сказать, отвел глаза в сторону, боясь неосторожной улыбкой или жестом обидеть мать, сожалеюще пожал плечами и задумался: вот так задача… И мать жалко, и отца обижать не хочется. Обычно родители детей воспитывают, а здесь наоборот получается.

Мать доверчиво и смущенно смотрела на него, украдкой смахнув нечаянно набежавшую слезу.

Выручил Саша:

– Пап, мы сегодня пойдем к тете Любе?

– Да сидите вы, отдохните с дороги, – засуетилась она, вставая, – они тоже только с работы приехали.

– Да уж отдохнули. Пойдем сходим, – настаивал Саша.

Владимир глянул на часы.

– Ладненько. Можно и сходить. С Анатолием заодно пообщаемся, давно не виделись, – рассудил он.

Смеркалось. Дул порывистый ветер, изредка пробрасывал снег, потом повалил крупными хлопьями. Минут за двадцать дошли до кирпичного двухквартирного дома. Постучали в занавешенное окно. Залаяла собака. В воротах показался хозяин. Невысокого роста, в черной кроличьей шапке, темно-синей рубашке, расстегнутой на животе, и тапочках на босу ногу. Это был Анатолий. Поздоровались, быстро вошли в дом, пока Анатолий держал рвавшуюся с цепи в ярости собаку.