И вдруг первое чудо. В отдел пропаганды Алтайского крайкома КПСС пришёл новый инструктор, курирующий альманах. Инструктор по тем временам сравнительно молодой и к тому же пишущий прозу на исторические темы. Попытка не пытка. Отнёс повесть в журнал. На другой день телефонный звонок от инструктора – повесть понравилась, но он бы не советовал её публиковать. На Коксохиме её не поймут, и у автора вполне могут начаться нешуточные проблемы. Как в воду глядел. КрАЗ дважды едва не наехал на меня – спасался в ледяной воде котлована.

Словом, инструктору как прозаику не хотелось начинать с запрета, и он предоставил мне самому решить: печатать её или не печатать? Естественно, я решил – печатать.

В то время я уже работал собкором газеты «Молодёжь Алтая», а зарплату по просьбе отдела строительства крайкома КПСС и крайкома ВЛКСМ (они меня выдернули из котлована) получал в очередном СУ, строительном управлении. Меня перебрасывали из управления в управление, чтобы не накладно было мне зарплату платить, но зарплата была рядовая. Плотником-бетонщиком в котловане я получал больше.

И что удивительно, когда крайком ВЛКСМ предложил таким способом получать зарплату, у меня никакой искры не проскочило, потому что такой способ оплаты труда по тем временам встречался довольно часто. Хоккеисты были проведены токарями и слесарями. Машинистка в крайкоме КПСС, а зарплата – лаборантки в институте, и так далее. Все эти футболисты, хоккеисты, машинистки, а в данном случае и я, – назывались «подснежниками». Было такое пленительно-наивное название всем этим преступникам. Откуда-то появляются и исчезают. Никто с ними не вёл никакой борьбы – порождение системы.

И вдруг второе чудо. Я уже учусь в Москве на ВЛК, Высших литературных курсах. Внезапно в двенадцатом часу ночи ко мне в общежитие заявляется следователь по особо важным делам, и колесо «правосудия» начинает затягивать меня. Свидетель. Преступник. А когда сложили мою зарплату за пять лет, присовокупив к ней всё, что только можно было присовокупить, вплоть до премии за лучшую публицистику, и таким образом набрав 10 500 рублей, я уже стал не просто преступником, а преступником особо опасным. Основной козырь прокуратуры – многозначительное заявление: вы всего не знаете!

Опись квартиры, имущества, унижения, трусость собратьев по перу – вместо помощи угроза изгнать из Союза писателей. Всё пришлось пережить. А как измывались над детьми! Дочь – ученица пятого класса, круглая отличница, и вдруг сообщает мне, что ей нужны документы для перевода в другую школу.

Мы с женой поехали к классной руководительнице – она в слёзы: завуч школы приказала оформить вашу дочь в «дебильную» школу. Вчера она была отличницей, а сегодня они решили её оформить, причём тайком, в «дебильную» школу. Уверен, что всё это вам, как и мне до сих пор, кажется какой-то нереальной фантастикой. А между тем всё это имело место быть в реальной жизни.

14. – Ваши тексты обладают многоплановостью, художественной энергетической сложностью, к ним хочется обращаться вновь и вновь. В чём секрет их долголетия?

– У меня нет оснований, Игорь Павлович, вам не верить, и всё же, если это так, то поделюсь в некотором роде размышлениями на этот счёт. Размышлениями, касающимися всех писателей. Возьмём для примера всем известный отзыв Гоголя об Александре Сергеевиче Пушкине. И отзыв Льва Николаевича Толстого о Николае Васильевиче Гоголе.

«Пушкин есть явление чрезвычайное, – пишет Гоголь в 1832 году, – и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в той же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла». В другом месте Гоголь замечает: «В последнее время набрался он много русской жизни и говорил обо всём так метко и умно, что хоть записывай всякое слово: оно стоило его лучших стихов, но ещё замечательнее было то, что строилось внутри самой души его и готовилось осветить перед ним ещё больше жизнь».