Окончательно в этом Вика убедилась, когда как-то раз папа застал её на кухне, куда она, устав бесцельно бродить по замку, зашла в надежде поболтать с поварами и ещё раз попытаться исподволь разговорить кого-то из безмолвных, запуганных детей.

– Будешь каждый час приходить ко мне в комнату, – выложил ей папа новое правило.

– Зачем? – не поняла Вика.

– Чтобы я знал, что с тобой всё в порядке.

– Мы в форпосте рыцарей Тумарья, вы все говорите, что это одно из самых безопасных мест в Восьмирье, – что тут со мной может случиться?

– Нет, если тебе неудобно приходить ко мне, я могу сам приходить в твою комнату…

– Да не в комнате дело! – воскликнула Вика.

– Я просто о тебе беспокоюсь, – умиротворяющим тоном сказал папа.

На самом деле заходить к папе было бы совсем несложно: замок не такой большой, идти недолго, а заняться всё равно нечем. Но сам факт появления этого правила вызывал внутренний протест. Папа говорит, что беспокоится о ней, но Вика почти не сомневалась, что в действительности он просто хочет её контролировать. Если она будет приходить к нему раз в час, он будет знать, что она не пытается подружиться с кем-то из здешних детей… И что у неё нет возможности узнать о замке и рыцарях что-то, чего они не хотели бы, чтобы она узнала.

«Надо бежать отсюда». Эта мысль, давно уже чётко оформившаяся, посещала Вику всё чаще. Хотя, казалось бы, зачем бежать? Здесь ей ничто не угрожает, в замке – неимоверная, сказочная красота, от которой до сих пор захватывало дух, и рядом – вроде как родной человек.

Вот только ничего Вике не угрожает ровно до тех пор, пока рыцари не убедятся, что она не избранная, и не заберут у неё осколок, а саму её не выставят вон. А от красоты замка мало толку, когда ты совсем одна и целыми днями не видишь ни единого дружелюбного лица.

Что до папы, он для неё так и оставался совсем чужим и долгожданного сближения всё не происходило. Напротив, пропасть между ними только росла. Слишком уж разные у них были взгляды на многие вещи, слишком упорно папа избегал её расспросов о том, как они познакомились с мамой и что между ними произошло, и слишком часто не оправдывал надежды, которые Вика на него возлагала, – даже в мелочах. Да ещё эти дурацкие правила! И никакие долгие годы, проведённые папой в тюрьме, не могли ни объяснить эту пропасть, ни заставить Вику спокойно её принять.

Наверное, если бы у них получилось наладить настоящий контакт, если бы Вика чувствовала, что может выложить ему всё, что у неё на душе, что папа поймёт и примет её сторону, то она и не задумалась бы о побеге! Но такой уверенности у неё и близко не было. И если сначала Вика была готова давать их отношениям всё новые и новые шансы и надеялась, что папа откроется ей с другой стороны, сейчас она начинала думать, что у него просто нет другой стороны.

От этой мысли становилось совсем грустно, и Вике даже начинало казаться, что прозрачный купол, накрывающий форпост, не так уж надёжен и что клубящийся вокруг него чёрный туман всё равно незаметно просачивается и заражает тех, кто здесь живёт. И её тоже. И это, пожалуй, в чём-то даже хуже, чем когда оказываешься в самом Тумарье. Там оно атакует прямо в лоб, но ты знаешь, что так будет, и можешь защищаться. А когда всё происходит тихонько, исподволь, по чуть-чуть, ты этого не замечаешь. Просто в какой-то момент вдруг понимаешь, что на душе – одна серость, но уже слишком поздно: Тумарье проникло в тебя. Завоевало.

А возможно, не стоит винить Тумарье. В конце концов, оно же не само по себе возникло – его создали люди! Так, может, и своё нынешнее состояние Вика создала сама? Сама породила для себя своё собственное, индивидуальное Тумарье?