Дальше экспонаты и правда стали более жуткими. Нога больного оспой, рука прокаженного показались Эниане не такими ужасающими по сравнению с коллекцией младенцев. Им отводился целый стеллаж. Эниана хотела отвернуться и не могла отвести взгляд. Прямо на уровне ее глаз стояла банка с двухголовым младенцем. С третьей полки на нее единственным глазом смотрел ребенок-циклоп. Внизу разместился ребенок с раздутой головой и крошечным тельцем.

О каждом экземпляре доктор мог рассказывать долго — о том, как родился ребенок, живым или мертвым, и если живым, то сколько прожил.

Эниана едва заметно дернула Жана за рукав и мотнула головой в сторону выхода. По ее бледному лицу Жан догадался, что еще немного, и Энни пополнит статистику падающих в обморок.

Жан громко прокашлялся.

-Извините, что перебиваю, доктор Бруно, вы очень хороший рассказчик, и экспонаты у вас, что надо, но у нас дела, — он достал из кошелька монеты и протянул доктору.

— Какая жалость, что вы спешите. Столько всего интересного осталось. У меня богатый костный материал. Может, глянете одним глазком?

— Спасибо, но мы действительно очень спешим, — поддерживая Эниану, Жан двинулся к выходу.

— Но вы ведь еще зайдете, правда? — с надеждой в голосе поинтересовался доктор Бруно.

— Всенепременно, — заверил его Жан, а Энни слабо качнула головой и улыбнулась.

Оказавшись на улице, Жан поволок Энни к ближайшей скамейке. И как только он усадил ее, она тут же уронила голову на его плечо.

— Может перекусим? — спросил он ее.

Она тряхнула головой и промычала что-то невнятное, но и без слов было ясно, что ответ отрицательный.

— А я бы перекусил.

На свежем воздухе Эниане стало лучше, дурнота отступила. Возможно, этому способствовал травяной отвар, который Жан успел раздобыть, пока Энни сидела, уткнувшись головой в колени.

Приняв глиняную, еще теплую чашку от Жана, Энни скривилась.

— Ты чего? Торговка сказала, что это проверенное средство от дурноты.

— Считай, что мне оно уже помогло, — Энни вернула чашку.

— Но ты даже не пригубила.

— Если бы я пригубила, я бы рассталась не только с тошнотой, но и с тем, что съела на завтрак. Неужели ты не чувствуешь, чем несет от этого варева?

Жан поднес чашку к носу и принюхался.

— Травками пахнет, — пожал плечами он.

— Нет, Жан, пахнет тиной болотной, плесенью и тухлыми яйцами.

— Ничего подобного! — Жан заметно расстроился, ему столько сил стоило отыскать лавку с целебными снадобьями, а Энни нос воротит, причем в прямом смысле.

— Ну и пей его тогда!

— Мне он без надобности, — Жан выплеснул отвар в траву и уставился на Энни, надеясь увидеть на ее лице хоть каплю сожаления.

Она же удивленно хмыкнула:

— Странно, что трава от этой дряни не пожухла. Но, возможно, должно пройти какое-то время.

Ее реплика разозлила Жана. Глиняная чашка с размаха полетела в дерево и раскололась.

— А посуду жаль, — вздохнула Энни, — можно было вернуть ее в лавку и получить назад деньги. Но наш богач Жан привык швыряться деньгами.

— Я смотрю, тебе уже намного лучше стало, раз язвить начинаешь?

— Да! Ты полностью исцелил меня, мой друг. Пойдем гулять! — она протянула Жану руку, и только он ухватил ее, как она подскочила со скамейки.

Обида отпустила Жана быстро. Он уже не дулся, его внимание переключилось на состояние Энианы. За ее показной веселостью он видел то, что она старалась скрыть. Впечатления от посещения анатомического театра все еще не отпускали ее. Одно дело рассматривать требуху в банках, и совсем другое маленьких уродливых младенцев. Бабы они такие. Чувствительные. Все на себя примеряют. Сейчас, небось, думает, как это девять месяцев носить под сердцем, ждать, а потом родить вот такое. Или вообще не разродиться. Жан не был девственником и знал не понаслышке, что там да как у женщин устроено. И по размерам некоторых экземпляров доктора нетрудно было догадаться, что и для матери все закончилось весьма плачевно.