ИРИНА. В чем же?

ДЕНИСОВ. В том, что у вас впереди целые десятилетия для надежд, ошибок и поиска. А моя дорога определена, и финишная черта уже в шаговой доступности.

ИРИНА. Что ж вы себя отпеваете раньше времени…

ДЕНИСОВ. Даже не думаю. Отпевание – вообще не мой жанр. Просто розовые очки разбиты еще в девяностых.

ИРИНА. (После паузы.) Игорь Иванович… а вы правда любили ту светловолосую девушку? Ну, с Дальнего Востока? Которую встретили во Франции?

ДЕНИСОВ. (После паузы.) Правда.

ИРИНА. И вы действительно каждый день писали ей стихи?

ДЕНИСОВ. Действительно.

ИРИНА. Прочтите последнее стихотворение. Самое последнее. Ну пожалуйста.

ДЕНИСОВ. (Читает):

Светлейшая, ты помнишь город Страсбург, Где целовались мы с тобой так страстно, Где ночь летела быстро, точно птица, Предчувствуя, что ей не повториться. Любимая, ты помнишь древний Страсбург, Где ты была пленительно прекрасна, Где небо звездным вышито узором, Где не спалось лишь нам и светофорам… Куда уходит время, скажет кто мне? Запомню эту осень я, запомню, Как нас ее ладони согревали, А в том, что все ушло, ее вина ли…

ИРИНА. (Со слезами.) Господи, ну почему эти стихи не мне? Почему мне никто никогда не писал стихов?

ДЕНИСОВ. Потому что вы пока не встретили человека, которого сделаете поэтом.

ИРИНА. Но я встретила вас.

ДЕНИСОВ. На тридцать лет позже, чем надо.

ИРИНА. Но тридцать лет назад я еще не родилась.

ДЕНИСОВ. В том-то и дело. Я восьмидесятник, Ира. Надежды и стихи остались там, в прошлом веке. Сил для новых иллюзий и стихов больше нет. Простите меня. (Встает.) Пойдемте, я вас отвезу домой.

ИРИНА. (Поднимаясь.) Сейчас вы меня отвезете домой и останетесь.

ДЕНИСОВ. Сейчас я вас отвезу домой и попрощаюсь.

ИРИНА. (Срываясь на крик.) Но я не хочу!.. Я не хочу с вами прощаться! Я вас люблю! Люблю, люблю! Мне больно, понимаете?

ДЕНИСОВ. А мне? (Пауза.) Но лучше так… Не надо, чтобы ваша жизнь измерялась моей. Слишком разные отрезки. А вы… вы еще встретите человека, который ради вас станет поэтом. На меньшее не соглашайтесь. Жаль только, что это буду не я.

Гаснет свет. Когда он снова загорается, на авансцене стоит Ирина.

ИРИНА. (Глядя в зал.) Он исчез из моей жизни, словно вышедший на своей станции пассажир. Шагнул на перрон и затерялся в толпе. Жизнь, как поезд, идет дальше, а его нет. И уже никогда не будет. И кто виноват, что у нас оказались разные станции… (Пауза.) Наверно, я все-таки напишу этот роман, эту «Балладу о восьмидесятнике». Это будет роман о человеке, чья жизнь разрублена пополам гибелью великой страны. Все рухнуло, все обесценилось – от денег до святынь. На руинах вчерашнего прошлого все пришлось начинать заново. И он сумел это сделать. Он не сдался, понимаете? (Пауза.) Милый мой, седой, несбывшийся… Мы не могли быть вместе, это правда. Мы все же из разных поколений. Восьмидесятников все меньше, и жизнь все быстрее вытесняет их на обочину. Они беззащитны перед Интернетом, гаджетами, диким пульсом информационных потоков – перед всем, чем живет наше поколение. По восьмидесятникам, как по живому мосту, мы перешли в двадцать первый век. Может, в этом и было их предназначение… А что дальше? Мы-то какие? Как разглядеть лица, уткнувшиеся в смартфоны? Какое зелье кипит в мозгах и душах, пришпоренных прогрессом? Захочет ли кто-нибудь через тридцать лет написать о нас роман? А главное – будет ли о чем и о ком писать? (Пауза.) Вопросов много, ответов нет. Но одно я знаю точно. Если у меня когда-нибудь родится сын, он будет Игорем.

Медленно уходит.

Конец