Более всего от тетради исходило желание. Тетрадь хотела большего, чем могла вместить, большего, чем могли выразить слова, большего, чем могли показать схемы. Страстное желание вырывалось из страниц, проявлялось в каждой яростно проведенной черте, в каждом сделанном с лихорадочным возбуждением наброске, в каждом выделенном определении. Во всем этом ощущалась какая-то болезненная меланхолия.

Среди множества нарисованной чепухи выделялся знакомый узор. Три пересекающиеся линии – длинный перекошенный треугольник. Именно его Нив нарисовала в пыли на церковной стене. А раньше – мать на запотевшей дверце душевой кабины.

Блю расправила страницу, чтобы лучше видеть. Этот раздел был посвящен силовым линиям – «мистическим энергетическим дорогам, соединяющим места духовной силы». Хозяин тетради снова и снова рисовал три линии в самых разных местах, рядом с перекошенным Стоунхенджем, с лошадьми со странно вытянутыми туловищами, с подписанным наброском погребального кургана. Объяснения символа нигде не попадалось.

Это не могло быть совпадением.

И, конечно, не могло быть такого, чтобы тетрадь принадлежала тому «вороненку», который строил из себя президента. Наверняка ему кто-то дал ее.

«Может быть, Адам?» – подумала она.

В нем она почувствовала то же самое, что и в тетради – ощущение магии, возможности, предвкушение опасности. То же самое, что в те секунды, когда, по словам Нив, дух коснулся ее волос.

«Хорошо бы, это был Ганси», – подумала Блю. Но почти сразу же поняла, что не права. Потому что кем бы ни был этот самый Ганси, жить ему оставалось недолго.

Ганси проснулся среди ночи. В лицо ему светила луна, рядом звонил телефон.

Он не сразу нашарил его в постели. Без линз или очков он почти ничего не видел, и ему пришлось поднести экран вплотную к глазам, чтобы прочесть, кто же ему звонит: Малори Р. Теперь Ганси понял, почему звонок раздался в такое неподходящее время. Доктор Роджер Малори жил в Сассексе, где время на пять часов отличалось от времени в Генриетте. Полночь в Вирджинии соответствовала пяти утра у Малори, а он рано просыпался. Малори был одним из верховных авторитетов по части силовых линий во всей Британии. Ему было 80, а может быть, 100 или 200 лет, он написал на эту тему три книги, считавшиеся классическими (в очень узком кругу). Они познакомились тем летом, когда Ганси разрывался между Уэльсом и Лондоном. Малори первым из всех отнесся к пятнадцатилетнему Ганси серьезно, и благодарности, которой после этого проникся к нему Ганси, предстояло нескоро угаснуть.

– Ганси, – приветливо сказал Малори, хорошо усвоивший, что собеседник не любит, когда его называют по имени, и без дальнейших вступлений завел повествование о погоде, о последних четырех заседаниях исторического общества и о том, насколько неудачным оказался его сосед, держащий колли. Ганси понимал не более трех четвертей этого монолога. Прожив в Великобритании почти год, он хорошо научился понимать всякие акценты, но все же часто испытывал трудности в общении с Малори, потому что тот был очень стар, мямлил, причмокивал, да и связь оставляла желать лучшего.

Выбравшись из кровати и нагнувшись над своим макетом Генриетты, Ганси по правилам хорошего тона 12 минут слушал старика и лишь потом вежливо сказал:

– Очень приятно, что вы позвонили.

– Я нашел очень интересный текст, – сообщил Малори. Послышался звук, как будто он либо жевал либо заворачивал что-то в целлофан. Ганси бывал у него в квартире и вполне допускал, что он мог делать сразу и то, и другое. – Там высказано предположение, что силовые линии неактивны. Спят. Вам это ничего не напоминает?