– Ты не уточнил, кто это был? – поспешил спросить я, удивленный засильем призраков в стенах Тауэра.

– Ага! Глупый его нюхал. Щас все брошу – стану у голых рваных мужиков визитные карточки спрашивать. Да он вообще токо стонал и шо-то на итальянском про Филадельфию спрашивал. Ты, часом, не знаешь, шо у них там в Филадельфии за непруха такая, шо ихний жмур аж сюда приперся?!

– Лис, постарайся вспомнить – призрак называл имя Филадельф?

– Ну а я шо говорю?

– Не важно. А что именно он рассказывал?

– Капитан, постыдись! Если бы ты вчера выпил столько, сколько я, я бы тебе таких глупых вопросов не задавал! А в чем, собственно, проблема?

– Затрудняюсь тебе ответить, – нехотя сознался я. – Но, согласись, если два призрака, находящиеся в весьма плачевном состоянии, в один голос поминают некого Филадельфа, то это что-то да значит!

– Может это палач, который их закатував? – немедля выдвинул смелую версию д’Орбиньяк. – Вот они его и клянут со страшной нечеловеческой силой!

– Нет, вряд ли, – усомнился я. – Во-первых, уж не знаю, кто там был сегодня у тебя, а меня осчастливила своим визитом несравненная при жизни леди Анна Болейн.

– Не, ну это какая-то дискриминация! – не замедлил возмутиться Лис. – Почему даже здесь тебе достаются прекрасные бабы, а мне – драные мужики! Будешь с ней общаться в следующий раз, скажи, пусть для меня подружку прихватит!

– Угомонись, Сергей! – досадливо оборвал я не в меру развеселившегося друга. – Не забывай, все они приняли мученическую смерть!

– А мы пока нет, – парировал Лис. – И не надо ускорять процесс. В горле сдержите стоны!

Спорить с ним было бессмысленно, а потому я пропустил мимо ушей его слова и продолжал:

– Так вот, Анну Болейн казнил специальный палач, выписанный из Франции. Стало быть, непосредственно к расправе Филадельф отношения не имеет.

– Из чего это следует?

– По моим сведениям, нашего таинственного незнакомца следовало бы называть лорд Эгмот. Он англичанин, а кроме того, лорд. И потому уж никак не палач. И поскольку одна весьма прелестная особа именует его дядюшкой Филадельфом, приводя в свидетели своего кулинарного искусства, то получается, что он жив, вероятно, здоров и, несомненно, проживает в Тауэре.

– Охренительно! – поздравил меня Лис. – И шо это нам дает?

– Пока не знаю. Но, вероятно, что-то в этом есть.

– Или да, или нет, или может быть, – с сомнением вздохнул Рейнар. – Эти дохлые, они, знаешь, такие затейники… Делать нечего, вот и тарахтят шо попало!

– …и хотя в моих силах предложить вам не более трех сотен городской милиции, да сотни полторы ваших соотечественников-гугенотов, верю, что в руках столь опытного военачальника даже это крошечное войско станет неодолимой силой!

– Защекочем гидру мирового терроризма в ее логове! – цветисто, но довольно точно прокомментировал услышанное Лис.

Три сотни солдат городского ополчения, обещанные Рейли, на поверку оказались лишь семью десятками обряженных в кирасы цеховых подмастерьев, имеющих понятие о военном деле едва ли большее, чем я в варке пива и в выделке кожи. Выставленные мaстерским произволом для несения военной службы, они глядели на чужестранного командира со смешанным чувством страха и угрюмой досады. Наверняка им уже виделось, как проклятый француз будет устилать их телами прогалины лесных чащоб, ожидая, когда в колчанах босоногих валлийских лучников закончатся стрелы.

Насколько я мог видеть, так думали не только они, но и цеховые старшины. Не имея мужества отказать в поддержке скорому на расправу лорду-протектору, все эти седельщики, перчаточники и прочие аптекари старательно подбирали в ряды моего войска тех, поминки по ком не будут чересчур печальны. Ловить с таким отрядом разбойничьи шайки, быть может, плохо организованные и слабо вооруженные, но все же за много поколений достигшие высокого искусства в своем ремесле, было чистейшей воды самоубийством.