– Так они в доме сейчас? Эти девчонки из Глазго? Они у нас?

– Да, Мэри с Шиной в моей комнате, вот я и ночую у тебя.

– П-р-р-р-р…

– Рори, хватит дурачиться, ради бога. Давай спать.

– Ладно.

Рори вдруг подпрыгнул, перевернулся в кровати. Кеннет ощутил спиной напряженное тело брата. И вздохнул.

Он вспомнил время, когда эта комната была его комнатой. Прежде чем отец перебрал камин и поставил в него решетку, зимой единственным отопительным устройством в доме служил парафиновый калорифер, которым семья пользовалась еще в Галланахе, в старом доме. Какую он тогда испытывал ностальгию, и каким тогда казался Галланах далеким, недосягаемым, хотя и лежал в каких-то восьми милях за холмами, всего два железнодорожных перегона. Печка была тогда высотой с Кеннета, и ему строго-настрого запретили до нее дотрагиваться, и он первое время побаивался ее, но, когда подрос, полюбил старую эмалированную штуковину.

В холодные дни родители приносили в его комнату калорифер, и он работал, пока Кеннет не ложился в постель, и еще немного, когда родители, пожелав ему спокойной ночи, уходили; он лежал и слушал потрескивание и шипение и следил за кружением отбрасываемых печкой на высокий потолок пламенно-желтых и тенисто-черных разводов. Комната заполнялась теплом и восхитительным запахом, и каждый раз, когда он чуял этот запах, неизменно подступала знакомая дремота.

То было драгоценное тепло, по крайней мере в годы войны, когда отец жег запасы парафина, правдами и неправдами собранные еще до введения продуктовых и товарных карточек.

Рори снова пихнул Кеннета ногой. Тот не отреагировал; не откликнулся и на следующий толчок, чуть посильнее, и тихонько захрапел.

Опять тычок.

– Ну, чего?

– У тебя он когда-нибудь большим делается?

– Чего?

– Ну, писюн. Он у тебя большим делается?

– Господи… – вздохнул Кеннет.

– А у меня делается иногда. Вот как сейчас. Хочешь потрогать?

– Нет! – Кеннет сел на кровати, разглядел смутные очертания подушки и детской головы на ее фоне. – Нет, не хочу.

– Да ладно, я же просто спросил. А все-таки бывает у тебя писюн большим?

– Рори, я устал. День был хлопотный, и сейчас не время и не место…

– Боб Уотт свой запросто может твердым сделать. – Рори вдруг сел. – И Джеми Макуин. Я сам видел. Надо тереть хорошенько. Я пробовал, да не твердеет. А раза два само получилось. Классно было. Как будто в ванной лежишь, и тепло… У тебя так бывало?

Кеннет глубоко вздохнул, протер глаза, прислонился лопатками к низкой медной решетке у изголовья, подтянул пятки к туловищу, согнув ноги в коленях.

– Знаешь, Рори, кажется, не моя это тема. Ты лучше с папой поговори.

– А Боб Уотт говорит, от этого глаза портятся. – Рори помолчал и добавил: – Он очки носит.

Кеннет подавил в горле смех. Он поглядел на потолок, под которым висели на ниточках десятки авиамоделей: целые эскадрильи «спитфайров», «харрикейнов», «Ме-109» шли в атаку на «веллингтоны», «ланкастеры», «летающие крепости» и «хейнкели».

– Нет, зрение от этого не портится.

Рори откинулся на спинку кровати и тоже подтянул ноги. Кеннет не мог различить выражение лица брата. На столе у двери теплился ночничок, но давал слишком мало света.

– Ха! Я же ему говорил, что он не прав.

Кеннет снова лег. Рори некоторое время молчал, наконец сказал:

– А я сейчас пукну.

– Прекрати!

– Не могу. Придется под одеялом, а то от ночника может вспыхнуть, и тогда весь дом взорвется.

– Рори, заткнись. Я серьезно.

– Да ладно. – Рори перевернулся на бок. – Уже прошло.

Некоторое время стояла тишина. Кеннет, чувствуя спиной колени Рори, подумал с закрытыми глазами: лучше бы отец побольше комнат отремонтировал, чем стены во дворе класть. Вскоре Рори снова зашевелился и сонно произнес: