Я молчал, чтоб собраться с мыслями. Заговорил, когда вернул Распятие:

– Святой отец, вы слышали, что спрашивал у меня сатана о послесмертии?

– Слышал, Гард, слышал. – Левая открытая миру половина лица инквизитора вытянулась. Монаху не понравился тот мой ответ.

– Там ничего нет! Я ничего не видел. Помню только, как закрылись глаза, а потом я увидел этот лес. У меня вырвалось «нет», когда возразил самому себе. На мысль, что нет ничего после смерти. Я ведь прав?

– Все так. Смерть – лишь конец жизненного пути.

– Но я не узрел дальнейшую дорогу. Не было на той стороне ничего. – Я начал злиться. На самого себя, потому что хочу верить в шанс на Спасение и Прощение, но тут же доказываю инквизитору, что после смерти лишь пустота.

– Если после смерти ничего нет, то не было бы греха и добродетели, – ответил церковник. – Не было бы ни Бога Отца, ни Бога Сына, ни дьявола.

Лицо монаха исказилось. Упоминание сатаны доставляло ему вполне ощутимые, настоящие муки.

– А ты, Гард, убедился на собственной шкуре, что Люцифер существует.

– Вы, наверное, правы, святой отец.

– Не смей! – Инквизитор напустился на меня, схватив за рукав. – Не поддавайся слабости и неверию! Нельзя сомневаться ни в едином слове, начертанном в Священном Писании! Не смей усомниться в существовании Бога Отца и Бога Сына! В их благости! А еще в Преисподней! Нельзя! Особливо тебе, Гард!

– Но почему я ничего не увидел?

– Не понимаешь? – Монах окинул меня укоряющим взглядом. – В самом деле?

– Не понимаю. – Я был искренен в своих сомнениях.

– Да потому, глупец, – Велдон отпустил рукав моего камзола и ткнул пальцем в грудь, – что твое время еще не пришло! Божий суд над делами твоими еще не назначен!

– Либо приспешники дьявола ему неподсудны.

Церковник зашипел. Почти так же яростно, как недавно на Люцифера. Монах дернулся и повернулся ко мне спиной, чтоб убраться. Но не сделал и шага прочь.

– Уходите, Велдон? А кто, как не представитель конгрегации Вселенской инквизиции, должен помочь заблудшей душе?

Церковник обернулся. Лицо его было мрачным, серым.

– Твоей душе помогут только молитвы и раскаяние, но это не для тебя, Гард.

– Всего лишь молитвы и раскаяние?

– Не всего лишь, святотатец, но молитвы и раскаяние! Не каждому дано.

Что-то черное или даже прогнившее внутри требовало оставить последнее слово за собой и как можно сильней уязвить монаха.

– Но вы-то не оставите меня, отец Томас? Или бросите в лапы сатане?

– Ты и так там!

Я выругался. Церковник прав, чтоб ему пусто было!

– А я рад бы уйти, да не могу, – произнес Велон. – Я тоже грешен и пал почти на самое дно!

У монаха задергалась, задвигалась челюсть. Неистовство инквизитора, направленное на меня, теперь обернулось на самого церковника.

– Не так, как ты, Гард! Глубину твоего греха невозможно описать людским языком. Но и моя душа во тьме! Прокляты наши души!

Монах воздел к небесам обе руки. Капюшон спал с головы, открыв небу обезображенную половину лица.

– Я тоже пал! Не могу отказаться от воспоминаний Неакра, от его черной магии! – Инквизитор посмотрел на меня. – Знаешь, Гард… Скоро во мне ничего не останется от святой магии. Называй меня тогда чернокнижником!

Томас Велдон тихонечко взвыл. Спрятал лицо в ладони и низко согнулся, потом рухнул на колени и припал к снегу руками, что так и не отнял от лица. Казалось, он сошел с ума. Я пребывал в растерянности, глядел на монаха и не понимал, что предпринять. Потом услышал молитву, что шептал Ведон.

– …в Спасении Твоем! Аминь.

Монах поднялся, стряхнул с рясы снег и лесную ветошь. Лицо Велдона успокоилось, он вновь натянул капюшон, спрятав ужасный старческий лик Неакра.