Перед устьем печи, кстати, небольшая площадка есть, называется шесток, ну… это тот же самый под, только под устьем. Сбоку загнетка расположена. Как печь вытопится, последние синеватые огоньки прогорят и только красные угли останутся, так устье заслонкой плотно закрывают и трубу тоже. А горячие угли в загнетку сметают и присыпают их золой – это для следующей растопки. И только тогда печь и начинает прогреваться.

– А шесток зачем?

– На шестке и пищу хранят в горшках, и подогревают иногда лучинками на таганке – кольце таком железном, на ножках. Лучины же и наколотые поленья для растопки лежат обычно в подпечье – это ниша такая глубокая в опечье под шестком. Меня мама пугала, что там хозяин живет, то есть домовой…

Вовка увидел, как согласно закивали ребята… Где, мол, ему еще жить?

– И кот наш туда залезал и глазищами своими зыркал. Ну… кот! – на этот раз глаза ребят лучились недоуменьем. – Рысь знаете? Вот это такая маленькая рысь, ласковая. А сбоку у печи в кирпичах дырки были для подъема на лежанку и полка неширокая, припечек называется. Там можно сидеть, а можно сушить обувь и носки… А спать я любил на лежанке. После гулянья залезешь – сухо, тепло, а сама лежанка занавеской задергивалась, никто не мешает.

Вовка мечтательно прикрыл глаза, вспоминая свою печку, маму, еще любившую отца, свое счастливое детство…

– Гладко ты сказываешь, любо нам. – Андрейка обвел глазами притихших ребят. – И слова не так коверкаешь, как ранее.

– И вы уже понятно для меня э-э-э… баете. Словечек, смотрю, от меня нахватались. Наверное, дома не всегда… – успел отозваться Вовка.

– Гляньте, гляньте, Мстиша бежит, он вестником днесь! – закричал Вышата. – Случилось что?

Пацаны и девчата подались навстречу задыхающемуся Мстиславу, пытающемуся протолкнуть из себя короткие рубленые слова.

– Насилу нашел вас… Бежите в лес… по Дарье вверх бежите, через новый сруб, всех баб и детей уводят! Войско с низовьев на лодьях подходит, а лесом – чужие ратники одоспешенные! Вои и людины ужо в веси сбираются.

Под вечер, как и собирался, Иван посетил кузню для очередного удовлетворения своей любознательности. Застал он там Николая, спокойно сидящего в тенечке на чурбаке и отмахивающегося веточкой от назойливых насекомых, и Любима, нервно бегающего по дну оврага и оживленно жестикулирующего во все стороны.

За столь необычным зрелищем с интересом наблюдал десятник, присоединившийся к вышеупомянутой компании совсем недавно и пытающийся понять причину возникшего между кузнецами спора.

– Что за шум, а драки нет? – попытался разрядить обстановку Иван.

– Да вот, выставил на публичные слушания мои прожекты по поводу печей, – ответил Николай, улыбаясь уголками рта. – Теперь слушаю критику в свой адрес.

– Лишился ума сей муж, – вскинул руки вверх Любим. – Блазнит нас горами златыми и мнит, что может он из той же руды нам втрое али впятеро больше железа достать. Мыслит башню построить Вавилонскую, что разрушена была во времена древние…

– Не спеши, Любим, – прервал его десятник, повернувшись к Николаю. – Сказывай, кузнец, аки ты собираешься железо нам доброе поставляти.

– Тогда начну с самого начала, – поднялся на ноги Николай. – С того, что в такой малой печи, как у Любима, нельзя получить много железа, да и качества хорошего у него не добьешься. А самое главное – много трудов на него тратится и той работой, которую обычный мальчишка может сделать, сам кузнец занимается. Сначала плетет каркас из веток, потом мажет глиной с двух сторон, сушит, обжигает… И с рудой сам занимается – добывает, отбирает, измельчает. Так, Любим?