– Ну, не скажи, Михалыч, – влез в разговор Николай. – Иногда человек такой рождается, что с детства его научить ничему доброму нельзя, все под себя гребет, едрена вошь… Все только я, да я, да для себя, какая уж там душа? Встречал я таких, и не так уж и редко.

– Бывает и такое, бывает. Иногда случается на переломах истории, как у нас было. Народ звереет от голодухи, нищеты. Все ходят нервные, злые… так что, может, это и генетически передается. Потом все устаканивается, конечно, но поколение вырастает почти напрочь отмороженным…

– А когда все как в болоте живут, лучше, что ли? Все равно некоторые кропают друг на друга доносы или просто делают ближнему пакость. Приезжал тут один городской франт, рассказывал, как он при переезде мощные колонки к стене поставил и врубил по самое «не могу». Соседям своим решил праздник устроить. Пусть порадуются, мол! Самого его все равно на этом месте завтра не будет, и они ему уже ничего не выскажут… – Николай рубанул в воздухе рукой от избытка чувств. – Хотелось мне ему по роже двинуть, да жена покойная… земля ей пухом, не дала – праздник какой-то не хотела портить. А родился-то и жил этот урод в тишине да покое, когда ни о каких переломах истории и подумать никто не мог.

– Да уж, бывают люди на свете, которые, кроме чувства гадливости, ничего не вызывают, – опять согласился Иван. – Это уже как раз от воспитания зависит. Может, это даже как раз тот случай, когда с его предков вся мерзость началась… Ведь воспитывают не только словами, но и примером своим.

– Что там ни говорите, мужики, – начал Вячеслав, – но народ после перестройки в худшую сторону изменился. У нас еще ничего, а в городе что творится… Грызут друг друга почем зря, все думают только о том, как бы обогатиться. А если какие терзания и есть у кого, то вином заливают… Каждый норовит проехаться за чужой счет, а уж столица первая под себя гребет, скупает все подряд и соки из людей выжимает! Капитализм, мать его!.. Люди, конечно, отвечают тем же! Пофигизмом к делу на урезание зарплаты, формальным подходом на эту самую соковыжималку. Другим человек стал, равнодушнее, что ли…

– Так я и говорю, от воспитания многое зависит и от традиций, – поднял указательный палец вверх Иван. – Если свои традиции все порушили, а ведь порушили же, истребив как класс крестьянство в тридцатые годы, то где другие взять? Запад тебе поможет только деньги грести лопатой! Туда же грести, на Запад! Да еще технологии даст, чтобы лопата получалась поболее! А с такими дарами народу неинтересно жить, он даже себя не воспроизводит! До войны еще рожали по привычке, в деревенских семьях по восемь – девять детей было, а начиная с конца тридцатых всех погнали с земли на завод работать. Да и после войны при Хрущеве так прижали деревню, что крестьяне сами оттуда побежали… А в городе что? Там все думают только о себе любимых, детей не рожают. Нищету, мол, плодить не хотят. Обставят квартиры мебелью заграничной, коврами да хрусталем – и нате вам, нищие. Как будто их предки во дворцах жили! Не рожденных еще детей уже убивают своими заплесневелыми мозгами! Так и вымрем все, потому что сердцевины в нас не осталось…

– Прав ты, конечно, Михалыч, – кивнул Николай, опрокидывая стопку. – Только вот оборону перед войной тоже надо было создавать, промышленность поднимать. Не скрутил бы Сталин всех в железный рог, так и вырезал бы в войну фашист весь народ… И насчет тебя у меня закавыка есть. Ты ведь в свои почти сорок лет, уж прости меня, не женился и детей ни нажил. А других осуждаешь.