– Иногда, – ответила женщина.

Либо она очень здорово следила за своим голосом, либо ей действительно было на все наплевать. Кеннит повесил камзол на столбик, подпиравший балдахин кровати. Рубаха и сложенные штаны легли на тот же комодик, где уже белело одеяние Этты. Кеннит испытывал удовольствие, заставляя ее ждать, и нарочно раздевался не спеша, аккуратно складывая одежду. «Отложим десерт…» Вроде как теплый пирог и сливки на блюде возле огня. Они тоже подождут.

Он сел подле женщины на постель, протянул руку и ощутил гладкость ее кожи. От его прикосновения на ней появились легкие мурашки. Она ничего не сказала, не пошевелилась. Она не первый год встречалась с ним и знала, что именно ему нравится. И он платил деньги за то, чтобы все соответствовало его запросам. Ему не требовались ее ласки и помощь, не требовалось и ее одобрение. Это он собирался получить удовольствие, а отнюдь не она. Он гладил ладонью ее кожу и наблюдал за выражением ее лица. Она не пыталась встретиться с ним взглядом. Его руки исследовали ее тело. Она смотрела в потолок.

Гладкость ее кожи была нарушена лишь в одной точке. В пупке женщины был укреплен крохотный, не больше яблочного семечка, резной белый череп. Амулет, сработанный из диводрева, висел на серебряной проволочке, пронзавшей кожу пупка. Этта отдавала бандерше Беттель половину своего заработка за то, что та позволяла ей пользоваться амулетом, – череп был взят напрокат. Когда-то, когда они только познакомились, Этта рассказала Кенниту, что амулет отвращал от нее и дурные хворобы, и беременность. Тогда-то он в первый раз и услышал про диводрево… и дело кончилось личиной, которую он теперь носил на запястье.

Вспомнив про свой талисман, Кеннит невольно подумал, что деревянная рожица не двигалась и упорно молчала с тех самых пор, как они уехали с острова Иных. Похоже, он вновь сделал ошибку, снова впустую потратил время и деньги, и талисман был тому вещественным свидетельством. Пират скрипнул зубами, и Этта едва заметно вздрогнула. Тут до него дошло: он так стиснул ее бедро, что еще немного – и не миновать бы синяка. Кеннит разжал пальцы, и его руки вновь отправились в путь. «Хватит. Думай лучше о том, чем занимаешься».

Почувствовав, что готов, он раздвинул ей ноги. Дюжина толчков… и он опорожнился, выплеснув в податливую глубину весь свой гнев, все разочарование и напряжение. Сделалось лучше. Некоторое время он спокойно лежал, наслаждаясь покоем. Потом снова взял ее, на сей раз медленно, неторопливо. Тут ее руки обняли его плечи, ее бедра ответили на его движения, и он понял: она тоже кое-что получала от их соития. Он не возражал: пусть наслаждается, если только это не помешает наслаждаться ему.

А вот что было воистину удивительно, так это то, что он взял и поцеловал ее напоследок. Этта вновь тщательно хранила неподвижность. «Поцеловал. Шлюху». Кеннит откинулся на постели. Ну и поцеловал. Кому какое дело. Он заплатил за право делать с ней все, что ему вздумается. И ему было плевать, что именно выделывал нынче вечером этот рот, который он поцеловал. Шлюхин рот…

В ящике комода лежал просторный шелковый халат. Кеннит накинул его и, сев у огня, занялся десертом. Этта осталась в постели. Где ж еще находиться жрице платной любви? Пират успел прожевать два кусочка пирога, когда она подала голос.

– Ты задержался сегодня, – проговорила она. – Я уже боялась, что ты не появишься.

Он поддел вилкой еще кусочек. Хрустящая ломкая корочка, а внутри – яблоки с корицей. Кеннит взял сливок. Не торопясь проглотил. И поинтересовался: