, из-под которого высовывалась комбинация.

– Ну как, Дженнифер, ты хорошо спала?

– Да, прекрасно.

Мама с улыбкой повернулась к Розалин, и я поняла, что не злюсь на нее, когда она обманывает других, лишь бы не обманывала меня.

– Я рада. И еще я приготовила тебе завтрак, так, чуть-чуть, просто чтобы у тебя были силы.

Розалин продолжала что-то говорить и одновременно, не останавливаясь, ходила по комнате, передвигала стулья, ставила на место кресла, поправляла подушки. А я тем временем наблюдала за ней.

Чуть-чуть, сказала она. Такого чуть-чуть хватило бы на несколько сотен завтраков. На подносе не было пустого места. Нарезанные фрукты, овсянка, тарелка с тостами, два вареных яйца, небольшая пиала, насколько я поняла, с медом, одна розетка с клубничным джемом и другая с мармеладом. Еще на подносе стояли заварной чайник, молочник, сахарница, лежали полный столовый прибор и салфетки. Неплохо, наверное, для человека, у которого все проблемы утром решены с низкокалорийным батончиком и кофеваркой, и, лишь сочтя, что этого требует долг вежливости, мама согласилась принять поднос.

– Очаровательно, – сказала она, глядя на поднос, который был поставлен на деревянный столик, и как будто не обращая внимания на Розалин. – Спасибо.

Тогда я подумала: понимает ли мама, что расставленные на подносе продукты должны быть съедены и что они не произведения искусства, которыми можно лишь любоваться?

– Мы тебе очень рады. Хочешь еще чего-нибудь?

– Свой дом, свою жизнь…

Это прозвучало с изрядной долей ехидства, хотя в мои намерения вовсе не входило смеяться над Розалин, которая лишь попалась мне под руку. Я хотела выпустить пар. Тем не менее не исключено, что Розалин приняла мои слова на свой счет. Она явно разволновалась – ну, не знаю! – была обижена, сбита с толку, рассержена. Она смотрела на маму, желая убедиться, что та никак не отреагировала на мой выпад.

– Не бойтесь, она не слышит меня, – проговорила я, наскучив происходящим и теребя кончики волос. Я изо всех сил старалась сделать вид, что совершенно не обеспокоена состоянием мамы, однако сердце отчаянно колотилось у меня в груди.

– Конечно же, детка, она все слышит, – возразила Розалин, продолжая передвигаться по комнате, переставлять вещи, протирать их, привычно наводя порядок.

– Вы так считаете? – Я наморщила лоб. – Мама, что ты думаешь? Нам будет тут хорошо?

Мама поглядела на меня и улыбнулась:

– Конечно, нам будет тут хорошо.

Предвидя ответ, я изобразила ее обычно веселый голос, так что мы проговорили фразу дуэтом, остудив пыл Розалин. Мне тоже было не по себе, когда мы произносили: «Нам будет тут хорошо».

Розалин замерла и уставилась на меня.

– Правильно, мама. Нам будет тут хорошо. – У меня дрогнул голос. Но я решила идти до конца. – Посмотри на слона в твоей спальне. Правда, он милый?

Мама смотрела на дуб в саду, не убирая с губ едва заметной улыбки.

– Да. Он милый.

– Так я и думала, что ты это скажешь.

Сглотнув слюну, я постаралась не заплакать и не закричать, когда глядела на Розалин. Вероятно, мне надо было ощущать удовлетворение, но, я только еще сильнее растерялась. До того момента я думала только о том, что с мамой не все в порядке. Теперь я получила доказательство этому, и мне сделалось еще хуже.

Маму наверняка отправят к психоаналитику или адвокату, и тогда ей поставят диагноз, чтобы она начала лечиться.

– Твой завтрак на столе, – только и сказала Розалин, после чего повернулась ко мне спиной и покинула мамину спальню.

Вот так у Гудвинов решаются все проблемы. Их волнует только то, что на поверхности, и заглянуть поглубже не хватает смелости: а вдруг и вправду слон в комнате? Кажется, именно в то утро я осознала, что выросла со слонами в каждой комнате. Слоны были нашими семейными любимцами.