Жихарько не мог утерпеть, заревел:

– Не тронь, яга-баба, мою ложку.

Яга-баба схватила жихаря, потащила, а жихарь ревёт:

– Кот, беги! Воробей, лети!

Те услышали, прибежали; кот царапать, воробей клевать ягу-бабу! Отняли жихаря, ушли домой.

На третий день собрались в лес дрова рубить, говорят жихарю:

– Смотри, ежели придёт яга-баба – молчи; мы теперь далеко уйдём.

Кот да воробей ушли, а жихарь третей уселся за трубу на печь; вдруг опять яга-баба берёт ложки и считат:

– Это – котова ложка, это – воробьёва ложка, третья – жихарькова.

Жихарь молчит. Яга-баба вдругорядь считат:

– Это – котова ложка, это – воробьёва, это – жихарькова.

Жихарь молчит. Яга-баба в третий раз считат:

– Это – котова ложка, это – воробьёва ложка, третья – жихарькова.

Жихарько не мог стерпеть, забазлал:

– Не тронь, курва, мою ложку.

Яга-баба схватила жихаря, потащила. Жихарь кричит:

– Кот, беги! Воробей, лети!

Братья его не слышат.

Притащила яга-баба жихаря домой, посадила в голбец, сама затопила печку, говорит большой дочери:

– Девка! Я пойду в Русь; ты изжарь к обеду мне жихарька.

– Ладно! – та говорит.

Печка истопилась, девка велит выходить жихарю. Жихарь вышел.

– Ложись на ла́дку! – говорит опять девка.

Жихарь лёг, уставил одну ногу в потолок, другу́ в на́волок. Девка говорит:

– Не так, не так!

Жихарь бает:

– А как? Ну-ка поучи.

Девка легла в ла́дку. Жихарь не оробел, схватил ухват, да и пихнул в печь ла́дку с ягишниной дочерью, сам ушёл опять в голбец, сидит – дожидатся ягой-бабы. Вдруг яга-баба прибежала и говорит:

– Покататься было, поваляться было на жихарьковых косточках!

А жихарь ей в ответ:

– Покатайся, поваляйся на дочерниных косточках!

Яга-баба спохватилась, посмотрела: дочь её изжарена, и заревела:

– А, ты, мошенник, постой! Не увернёшься!

Приказыват середней дочери изжарить жихарька, сама уехала. Середня дочь истопила печку, велит выходить жихарьку. Жихарь вышел, лег в ла́дку, одну ногу уставил в потолок, другу́ в наволок. Девка говорит:

– Не так, не так!

– А поучи: как?

Девка легла в ла́дку. Жихарь взял да и пихнул её в печь, сам ушёл в голбец, сидит там. Вдруг яга-баба:

– Покататься было, поваляться было на жихарьковых косточках!

Он в ответ:

– Поваляйся, покатайся на дочерниных косточках!

Ягишна взбесилась:

– Э, постой, – говорит, – не увернёшься!

Приказывает молодой дочери изжарить его. Не тут-то было, жихарь и эту изжарил.

Яга-баба пуще рассердилась:

– Погоди, – говорит, – у меня не увернёшься!

Истопила печь, кричит:

– Выходи, жихарько! Ложись вот на ла́дку.

Жихарь лёг, уставил одну ногу в потолок, другу́ в наволок, не уходит в чело. Яга-баба говорит:

– Не так, не так!

А жихарь будто не знат.

– Я, – говорит, – не знаю, поучи сама!

Яга-баба тотчас поджалась и легла в ла́дку. Жихарь не оробел, взял да её и пихнул в печь; сам ступай домой, прибежал, сказыват братьям:

– Вот чего я сделал с ягой-бабой!

В одной семье было три брата: большего прозывали Бараном, середнего Козлом, а меньшего звали Чуфиль-Филюшка. Вот однажды все они трое пошли в лес, а в лесу жил караульщиком родной их дедушка. У этого дедушки Баран да Козел оставили своего родного брата Чуфиль-Филюшку, а сами пошли в лес на охоту. Филюшке была и воля и доля: дедушка был стар и большой недогад, а Филюшка тороват. Захотелось ему съесть яблочко; он отвернулся от дедушки да в сад, и залез на яблонь. Вдруг откуда ни взялась яга-бура в железной ступе с пехтилем в руке; прискакала к яблоне и сказала:

– Здорово, Филюшка! Зачем туда залез?

– Да вот яблочко сорвать, – сказал Филюшка.

– На-ка, родимый, тебе моего яблочка.