Этот разговор происходил четыре года тому назад. Вскоре десятилетнюю Надю отвезли и устроили на казенный счет в N-ский институт. Но почти в первый же год ее поступления опасения Ивана Яковлевича оправдались. Надя училась дурно, застревала в классах на второй год или переходила с переэкзаменовками. Рассеянная, нерадивая, не желающая учиться, она если и не бросала занятий совсем, то только из боязни заслужить справедливый гнев отца, перед которым дети трепетали. Все свое время Надя отдавала чтению, чтению безо всякого разбора глупых бульварных романов, к которым питала слабость с самого раннего возраста. Читала тайком, на уроках, в промежутках между ними, ночью в дортуаре, на прогулках в институтском саду. С поразительной изобретательностью доставала она книги, выменивая их на свою обеденную порцию сладкого, на гостинцы, на картинки и учебные принадлежности. Тетя Таша не раз убеждала девочку прекратить это вредное занятие, советовала ей читать классиков или другие полезные книги, но Надя совсем ее не слушала. Вообще девочка проявляла мало послушания, особенно в последние годы, и Татьяна Петровна переживала далеко не первое разочарование по поводу занятий и поведения своей любимицы. Однако, несмотря ни на что, не переставала любить девочку болезненно сильной любовью.
– Наденька!
Тетя Таша широко раскинула руки и обняла свою любимицу. Потом, отстранив ее от себя, долго вглядывалась в тонкое бледное личико.
– Похудела как будто, Надюша, щечки стали что-то прозрачнее. Да и глазки невеселые. Что с тобой? Случилось что-то? – и добрые глаза тети вглядываются с тревогой в черты девочки.
Надя ежится. Ей неприятны эти слишком бурные, по ее мнению, выражения родственных чувств на глазах у всех посетителей. Вон на них смотрит сейчас генерал Ртищев, с дочерью которого, Наточкой, Надя учится в одном классе. И сама Наточка глядит сюда и как будто усмехается при виде нежной родственной сцены. Вон баронесса Шталь, мать этой насмешницы Даси, тоже направляет в их сторону свой черепаховый лорнет. Наде кажется, что все глядят на них с теткой и удивляются несдержанности и бестактности последней.
А тетя Таша ничего и никого не замечает, решительно никого, кроме своей ненаглядной Наденьки, и говорит, говорит без умолку. Она целую неделю не видела своей любимицы, и теперь ей есть о чем расспросить Надю, есть что ей порассказать. Дома у них уйма новостей. Сереженька еще один урок достал за шесть рублей в месяц. Клавдия от какой-то генеральши очень выгодный заказ получила. А Шуре купили новые сапоги, желтые с помпончиками (цветные на лето выгоднее: к ним пыль не так пристает, как к черным). А у кошки Машки котятки родились, всех раздали, одного только себе оставили – черненький, с белым пятнышком на лбу, такой забавный! Вот приедет Надя на летние каникулы, сама увидит, что за прелесть коташка. Тетя Таша увлекается, как девочка, рассказывая все это. Но мысли Нади далеки от ее рассказов, так же далеки, как и серые рассеянные глаза девочки, не видящие ни тети Таши, ни посетителей и посетительниц институтского приема. И не слышит Надя ни слова из всего того, что ей рассказывает тетка. Какое ей дело, в сущности, до уроков Сергея, до желтеньких ботинок Шурки, до кошки Машки с ее котятами. Все это проза, будни жизни… А она, Надя, рождена для праздника, для сказки, для роскоши и довольства, для той жизни, о которой написано в романах, которые она проглатывает с таким увлечением. О, как хороша та жизнь, про которую пишут в книгах! Жизнь, похожая на волшебную сказку! Все эти графы, герцогини, принцессы; все эти праздники, обеды, рауты, балы, охоты, дуэли… Все эти хитросплетенные интриги, неожиданности и случайности, над которыми так колотится и замирает сердце.