– Я всегда страдала излишней эмоциональностью, – медленно проговорила девушка и подлила себе зеленого чая из крошечного чайника. – Ничего не могу с собой поделать. Если я за что-то берусь, то всецело растворяюсь в этом. И душой, и телом.

– Осмелюсь спросить, что повлияло на твое решение, Алла? Это… была потеря близкого тебе человека?

– Ты прав, – ответила девушка, и голос ее стал прохладным. – Отец умер на моих руках три года назад. Не дождался донорской почки. Проработал сорок лет на заводе, а в старости оказался никому не нужным, кроме меня. Наша мама умерла, когда мне исполнилось шесть лет.

– Мне очень жаль, – тихо проговорил Павлов.

– Все в порядке, Артем, – сказала девушка и чуть улыбнулась. – Спасибо, обед был вкусным.

Павлов расплатился и предложил Алле подвезти ее.

– Спасибо, мне тут совсем рядом, – отказалась она и пристально посмотрела ему в лицо. – В моих глазах ты разглядел мученицу. А вот я ничего не вижу. У всех адвокатов такой взгляд? Мол, соблюдай дистанцию, да?

Они одновременно рассмеялись.

– Надеюсь, ты не пожалела об этой встрече, – сказал Артем.

– Конечно, нет. Я, в свою очередь, надеюсь, что она не будет последней.

Прежде чем он успел еще что-то сказать, девушка крепко сжала его ладонь своей изящной ручкой, зарделась и дробно застучала каблучками по тротуару.

Владимир нервно бродил по комнате. За двое суток, проведенных в заточении, он выучил здесь каждый квадратный сантиметр. Симонов чувствовал, что его тело, привыкшее к физическим нагрузкам, начинает постепенно застаиваться, прямо как продукт, который положили в холодильник и забыли о нем. Мышцы требовали вернуться к тренировкам, но в сложившихся условиях парень мог качать пресс, приседать и отжиматься.

А еще Владимир постоянно ходил. Собственно, «ходил» – громко сказано, учитывая размер палаты, в которой он обитал. Пять шагов от койки до двери. Четыре от двери до унитаза. Пять от унитаза до столика. Четыре до койки. Потом снова, снова и снова.

Кормили его хорошо, но пища была какая-то бездушная, пресная, словно ее готовил робот. Парень набивал себе живот, не ощущая при этом никакого вкуса, часто с грустью вспоминал мамин борщ и домашние котлетки с жареной картошкой.

Телевизор юноша почти не смотрел. Музыкальные клипы и сериалы крутились все время одни и те же. Вскоре его уже начинало выворачивать наизнанку, как только на экране появлялись до тошноты знакомые физиономии или слышалась заезженная песня.

Головные боли продолжали его беспокоить. Они накатывали внезапно, как волна, и так же неожиданно отступали.

Владимир вдруг замер на месте, дотронулся до лба, слегка влажного от пота. Парень нахмурился, будто вспомнил о чем-то.

– Я всегда чувствую себя хуже в одно и то же время, – вслух пробормотал он. – Только… – Молодой человек поднял голову и посмотрел наверх.

Оттуда, из угла, пульсируя красным, на него бесстрастно взирал рубиновый глаз. Володе не составило большого труда сделать вывод, что в палате установлена видеокамера.

Он скорчил рожу и вполголоса спросил неведомо кого:

– Что, весело наблюдать за мной?

Пациент вернулся к койке, сел на смятую постель и подумал, что пора как-то выбираться отсюда. Он мысленно прокрутил эту идею еще раз, будто опасаясь собственной дерзости.

Взгляд юноши переместился на дверь, и в ту же секунду в замке заскрежетал ключ.

– Доброе утро, Володя. Как ты себя чувствуешь?

Снова эта Марина Игоревна.

«Непрошибаемая женщина, – подумал парень, глядя на ее глубокие глаза, обрамленные густыми ресницами. – Интересно, как она выглядит?»