– Не худший способ преодолеть кризис среднего возраста, – так он комментирует свои занятия.
– Лучше бы завел себе девушку.
Он что же, совсем плохо играет? – Нет, не плохо, но Шурочка может позволить себе пошутить: опасаться ей нечего.
На самом деле он даже для любителя играет неважно. Жалуется, что пальцы не слушаются. С теми пьесами, которые когда-то знал, ему теперь, конечно, не совладать. Подолгу надо разбирать текст, трудно учить наизусть, но, может, все-таки были данные? Какие-то были, у всех какие-то данные есть. В любом случае сожалеть не приходится: кем бы он стал? Кем-нибудь вроде Юлиных родителей? У них-то, наверное, получше, чем у него, были данные.
Рояль он поставил так, чтобы из-за него видеть воду. В ноты надо смотреть и на руки, а не любоваться на океан. А, ладно, Алекс не профессионал. Максимум, на что он может рассчитывать, – доучить “Овец” до такого уровня, чтобы играть их себе самому и Шурочке. “Пусть овцы пасутся мирно” – одна из самых любимых им пьес. Он смотрит один голос, другой. Полифония – сложная вещь. Алекс помнит, как мать играла этот хорал и как отец ее слушал – оба такие старые, они всегда казались Алексу старыми. Однажды, переставляя с места на место коробки с бумагами, нашел фотографию – за роялем мама, сзади отец стоит. Вероятно, сам и снимал. Здесь родители не кажутся особенно старыми.
Сейчас, когда у Алекса есть много денег и времени, да и тело еще не дает о себе знать, он все больше задумывается над общими вопросами. За что человек отвечает сам, а за что – родители? Вообще, отвечает ли? Если да, перед кем? Но никакого способа придумать решение у него нет, и, приходя ему в голову, эти мысли только портят Алексу настроение. Когда что-то огорчает его или злит, Алекс теперь ужасно морщится. Кожа собирается в складки – вокруг глаз, носа, рта: в этом процессе участвуют все лицевые мускулы.
– Больно смотреть, – говорит Шурочка, если он задумывается при ней.
В конце сентября (воздух теплый, вода холодная) они однажды выходят на океан.
Алекс спрашивает:
– Знаешь, кого мы родили с тобой?
О, да. А он только сейчас додумался?
– Ты ведь девочкой была в него влюблена. Шурочка разувается, наступает на теплые камушки, шевелит их ногой.
март 2013 г.
Москва – Петрозаводск
Рассказ
Внимай, Иов, слушай меня, молчи.
Иов 33:31
Избавить человека от ближнего – разве не в этом назначение прогресса? И какое дело мне до радостей и бедствий человеческих? – Правильно, никакого. Так почему же, скажите, хотя бы в дороге нельзя побыть одному?
Спросили: кто едет в Петрозаводск? Конференция, с международным участием. Доктора, кто-нибудь должен. Знаем мы эти конференции: пара эмигрантов – все их участие. Малая выпивка, гостиница, лекция, выпивка большая – и домой. После лекции – еще вопросы задают, а за спиной у тебя мужички крепкие, с красными лицами, на часы показывают – пора. Мужички – профессора местные, они теперь все в провинции профессора, как на американском Юге: белый мужчина – полковник или судья.
Итак, кто едет в Петрозаводск? Я и вызвался: Ладожское озеро, то да се. – Не Ладожское, Онежское. – Какая разница? Вы были в Петрозаводске? И я не был.
Вокзал – место страшненькое, принимаю вид заправского путешественника, это защитит. Как бы скучая иду к вагону, чтобы сразу видно было – як вокзалам привык, грабить меня смысла нет.
Поезд Москва – Петрозаводск: четырнадцать с половиной часов ехать, между прочим. Попутчики – почти всегда источник неприятностей: пиво, вобла, коньячки “Багратион”, “Кутузов”, откровенность, затем агрессия.