– словно извиняясь. От него пахло мятной жвачкой. И он тяжело дышал. Или вздыхал.

– Ты красивая. – Голос с пугающей хрипотцой.

Она почувствовала, как кто-то перебирает ее волосы. Услышала его дыхание, ощутила запах алкоголя. Съежилась. Горячие ручейки слез обожгли щеки.

– Тише, будь умницей.

– Пожалуйста… – Дрожь нарастала, разбивая тело на осколки.

– Ничего плохого не случится.

Тиль почувствовала, как он грубо касается ее подбородка, вынуждая поднять голову. Ощутила, как его руки больно сжимают ее грудь. Раздался дикий крик. Она даже не сразу поняла, что это ее собственный голос.

– Закричишь еще раз, я тебя убью. – Прохрипел один из них, зажав ей рот ладонью.

Тиль кивнула. Едва он убрал руку, ее вырвало.

– Ничего. – Успокоил голос. – Ты тоже этого хочешь. Так ведь, детка? Я знаю. Хочешь.

А затем мир снова обрел обычные, реалистичные очертания. Слезы полились бесконтрольно. Тиль бросилась на постель, укрылась одеялом и тихо заскулила. Жуя наволочку подушки, чтобы не заорать, она ощущала, как сгорает изнутри, и ничего не могла поделать.

Тиль не знала, сколько прошло времени. Она потеряла ему счет. Комната была черной, как те небеса над головой в ее сне. До рассвета у нее так и не получилось сомкнуть глаз. Девушка лежала, прислушиваясь к каждому шороху, и вздрагивая от шума ветра под крышей. Когда поднялось солнце, она достала свой дневник и сделала запись обо всем, что смогла вспомнить.

«Мы обречены повторять путь своих родителей. В нас как будто заложены программы, которым мы вынуждены следовать, пока не прервем замкнутый круг» – написала Тиль в конце.

Она смотрела на стены комнаты как через толщу воды и гадала, сможет ли когда-нибудь оставить это позади и стать собой прежней. Вряд ли. Спрятав дневник под подушку, Тиль забылась в долгом сне.

Тиль не знала, сколько проспала. Может, день. Или неделю.

Липкий страх сковывал ее во сне и наяву. Она не реагировала на стук в дверь, но всякий раз делала над собой усилие, чтобы ответить на звонки матери и убедить ее, что все в полном порядке. Тиль просто не знала, как ей жить дальше. Не понимала. Она чувствовала себя грязной – изнутри и снаружи. Сломанной, искореженной, разбитой.

Некоторое время девушка не ела вообще, потом начала спускаться на кухню – в основном ночью. Ступала тихо, боясь встретить кого-то из соседок или их гостей. Аппетита не было, поэтому Тиль только пила кофе – чем крепче, тем лучше. И без сахара, чтобы от горечи вязало во рту. Ей хотелось сделать себе больнее, чтобы ощутить, что она все еще жива и может чувствовать.

Возвращаясь в свою комнату, она неизменно запиралась и залезала под одеяло. В мире не было ни единого человека, которому она бы могла рассказать о произошедшем, не боясь остаться непонятой. Она осталась один на один со своей бедой, и от этого ей делалось еще страшнее.

Временами Тиль жалела, что так и не обратилась в полицию, затем успокаивалась, напоминая, что правосудие не может никого защитить. Эти подонки были на свободе. А, значит, такие же беззащитные девушки, как она, тоже находились в опасности каждую минуту своего пребывания в Варъярне.

Засыпая, она слышала свой крик. Просыпалась в поту и тряслась, прислушиваясь к тишине. Затем включала свет и долго рисовала. Мертвое дерево с ветвями похожими на крючковатые пальцы старухи. Длинноволосую Агнес, идущую меж склепов по кладбищу и ветер, путающийся в подоле ее светлого платья. Темноволосого парня с лицом, на котором, как на карте, по шрамам и мелким белесым рубцам можно было изучать историю его жизни.