Залы, в которых проходила практика искусств, поразили девушку особенно. Просторные помещения, наполненные солнцем, были заставлены по краям столами или печами для обжига, а по центру всегда оставалось много места для мольбертов и для того, чтобы преподаватель мог свободно перемещаться меж занятыми работой студентами, контролировать процессы и давать подсказки и наставления.

Один из них, который преподавал рисунок, взял Тиль к себе на курс и сразу уделил ей особое внимание. Его звали профессор Лудде Кельберг. Пожилой, странноватый господин в очках, клетчатой рубашке, широких серых брюках на подтяжках и растянутом темном пиджаке. Он пригласил Тиль к себе в кабинет и долго мучил ее вопросами о том, как она видит свое будущее в искусстве, и почему отдает предпочтение монохромным иллюстрациям, ведь цвет – главное орудие живописца.

Тиль и сама не знала, почему так любит работать углем. Черно-белая гамма словно усиливала впечатление от рисунка, позволяла передать конкретное чувство, не отвлекала, не сбивала зрителя с толку. Даже нервно потирая ладони в поисках ответа на этот сложный вопрос, девушка заинтересованным взглядом рассматривала жидкие кудри преподавателя, окружавшие его блестящую лысину на макушке, и представляла, как нарисует их – они станут завершающим штрихом в его портрете. Точнее, штрихами: мелкими спиральками, живыми, колышущимися на ветру, который гуляет по коридорам Варстада.

– Вы мне нравитесь, Матильда. – Серьезно сказал господин Кельберг, наклонившись на стол. – Но вам нужно научиться отстаивать свою точку зрения. Гнуть свою линию, иначе, сами не поймете, как окажетесь под чужим влиянием. Взять, хотя бы, профессора Гётзе: он будет вести у вас курс живописи – хитрец возьмет вас в оборот. Не успеете и глазом моргнуть, как попадете к нему на практику в музей, где придется махать кистью круглые сутки, чтобы заслужить его одобрение. Закончится это все тем, что вы забудете про свою страсть к угольной технике и будете оформлять выставки и скучные мероприятия до конца своих дней.

– Я еще не решила, кем хочу стать. – Пожала плечами Тиль. – Я еще в поиске.

– Дизайнером, архитектором, реставратором? – Усмехнулся профессор, почесав лысину. – Вы отнюдь не какая-то там посредственность, деточка.

– Вы поняли это за тридцать минут разговора?

Он улыбнулся.

– Я видел почти все ваши работы, госпожа Хаммар. И был тем, кто ходатайствовал о принятии вас на отделение искусств.

– О…

– И мне будет обидно, если вы попадете на конвейер к Гетзе. Да, его ученики хорошо устраиваются в жизни, но все они лишь номенклатурные работники, занимающие важные посты в департаментах. А вы – штучный экземпляр, вы зачахнете без искусства.

– Мне приятно, конечно…

– В ваших работах есть душа, Матильда. Вы рисуете одним цветом, но удивительным образом передаете разницу тона, это уникальный навык.

– Спасибо.

– Моя студия всегда открыта для вас. – Серьезно заметил профессор. – И вот еще. – Он встал и протянул ей ключ. – Идемте.

Тиль поднялась и растерянно поплелась за ним. Они прошли через зал, в котором десяток студентов корпел над мольбертами, затем вошли в смежное помещение, похожее на кладовую. Куча хлама, бумаги, картона, инструментов, полки с красками, раковина с водой.

Профессор Кельберг провел ее мимо них к закутку, в конце которого показалась дверь.

– Один очень талантливый студент использовал эту комнатку как убежище. – Произнес он, указывая на замочную скважину. – Приходил сюда в поисках покоя и умиротворения. Знаете, художникам это нужно.