Рыба-прилипала.

Честно говоря, оно до смешного ему подходит. Вот сейчас: я не хотел, чтобы Три Ко шли со мной, но Валентин всё-таки увязался, и, конечно, Гордейки – Коваленки увязались следом. Это как идти с корзиной мартовских котов. Да, понятно, что Валентин хочет помочь; понятно, что он добрый, хороший парень, который искренне переживает за друзей, но неужели так сложно оставить человека в покое? Хоть иногда. Хотя бы на тридцать минут.

– Ну, чего? – повторяет Валентин.

– Закрыто, – отвечаю я, старательно пряча раздражение в горле – где-то у самых связок. Моё лицо куда меньше поддаётся контролю: предательски напрягается и ожесточается. К счастью, Валентин смотрит в сторону моря.

Я осознаю, что ещё держу ручку и медленно отпускаю. Она с пружинистым металлическим щелчком поднимается в исходное положение.

– Гы, – радуется Коваль, – зырь.

Когда я схожу с крыльца и заглядываю в окно, мне становится не по себе: сквозь зубчатую дыру грустно смотрит пустая комната. Ковры свёрнуты, мебель накрыта белыми простынями, и по углам, подобно сиротам, жмутся друг к другу картонные коробки. На полу валяется мшистый булыжник с комьями земли, на раме белеет очередное «Верни долг».

Диану напугали до той степени, что она собралась и покинула дом?

Куда?

Мне представляется Диана, уходящая по меловой дороге.

Уходящая в тлен, в пустоту, в распад – без надежды вернуться.

В разбитом стекле отражается бледная сценка: ветер хлопает полами куртки несуразного, с бычьей шеей парня, зарывается в его «нацистскую» причёску. На плече у парня дремлет зубастый рюкзак, в рюкзаке мёртвым грузом лежат ключи Вероники Игоревны.

Достать бы их, войти. Но как? В присутствии чёртовых Трёх Ко?

Я провожу рукой по лицу, по голове – словно этим движением сниму наваждение. Увы, дыра в окне не исчезает, и мои пальцы бессильно вспахивают собственные волосы.

– Лесь, – просит Валентин. По тону её имя звучит как «стоп», «хватит». Я оглядываюсь и вижу, что Олеся отошла к дороге и снимает нас на сотовый.

– Такой дом фотогеничный, – возражает она. – Лавкрафтовский.

– Мистический, – вторит Коваль.

В другую минуту я бы разозлился на них, подобрал бы пару крепких выражений, но сейчас внутри пусто. Словно бы все эмоции упаковали в картонные коробки, заклеили скотчем и прикрыли белыми, хрустящими от крахмала простынями.

– Лесь! – «стоп» в голосе Валентина звучит ещё отчётливее, взглядом он показывает на меня. Я делаю вид, что не заметил этой сценки. Слишком неуютно от неё, и, хотя Олеся выключает камеру, облегчения не приходит. Словно бы отекло что-то в душе или в солнечном сплетении. Отекло и потеряло чувствительность.

Интересно, когда Диана убирала вещи перед уходом, у неё внутри так же онемело?

Как во сне, я достаю телефон, прокручиваю список контактов и нажимаю вызов.

– Данный номер не обслуживается, – сообщает автоответчик сотового оператора.

Семнадцать раз я звонил Диане и последние девять из них слушал этот ответ. Я его ненавижу. Я хочу расчленить его, распихать по чёрным мусорным пакетам и утопить в Кижне.

– Хватит тут околачиваться! – раздаётся старушечий крик. Ниже по дороге, у берёзовой рощи, проступает силуэт женщины.

– Вы знаете, где семья из этого дома?! – спрашивает Валентин.

– Никого не знаю! Идите!

В ответ хочется надеть на всех по гирлянде и барабану и маршировать военным парадом. Назло. Это же лучший стимул на свете – делать назло тупым, как бараны, людям.

– Знаешь, я тут был пару раз, – неожиданно говорит Валентин.

– Чё? – Моё лицо собирается в гримасу сомнения. – В смысле?