– Прости меня… – выдыхает он. – Конечно, Олеся. Олеся. Прости.

Изображение моргает от резкой монтажной склейки – словно Валентин выдрал с корнями длинную неловкую паузу.

– Если коротко… – спрашивает Олеся, – причина была в каких-то особенностях жизни в пустыни? Или…

– Нет. – Отец Николай снова отпивает воды и горбится ещё сильнее, будто крест с каждой секундой тяжелеет и прижимает его к земле. – Она… этот человек имел свои причины. Ребёнка, о котором следовало позаботиться. Дела, которые следовало завершить.

– А нельзя это было сделать, уже живя здесь, помогая?..

Слово «ребёнок» ещё звучит в моих мыслях и заглушает вопрос Олеси. Неужели отец Николай говорит о Диане и её матери? Именно Вероника Игоревна уходила жить в Свято-Алексиевскую пустынь и потом вернулась. Больше некому.

Я машинально отрезаю кусок махана и кладу с ножа в рот.

С чего же тогда всё началось?

С листовок. С четвёрок? Я помню, что гимназию перевели с двухсотбалльной системы на пятибалльную, и на уроках Вероники Игоревны не стало хорошистов.

С месяц гнойник набухал, разрастался, а затем посыпались жалобы родителей. Начались проверки, воздух классов наполнило скрытое напряжение. Тогда же в нашу гимназию пришёл дед Валентина. От него веяло обаянием светлого, настрадавшегося человека, которое притягивало людей и Веронику Игоревну тоже зацепило, но зацепило неправильно. Не как пример добродушия или открытости, а как ледяной шип Снежной королевы, что попадает человеку в сердце и лишает покоя.

Со стороны всё выглядело невинно: Вероника Игоревна зачастила в церковь, а на подоконниках у нас зацвели глянцевитые листовки. Карандашные голубые ручейки текли на карандашных зелёненьких полях и ругались непонятными словами: ЕВХАРИСТИЧЕСКИЙ! ЛИТУРГИЯ! КАТЕХИЗАЦИЯ! ВОЦЕРКОВЛЕНИЕ! Через пару месяцев в углах комнат поселились иконы седобородых старцев, а на кухне что ни день выгорали тоненькие свечки.

На Масленицу Вероника Игоревна пропала. Ушла посреди лабораторной, как уходят за туалетной бумагой или шоколадкой к чаю – и дома не появилась, и след простыл.

Диана словно впала в душевный паралич: на уроках отвечала невпопад и каждую большую перемену проверяла, вернулась ли мама. Снова звонила Веронике Игоревне на сотовый, часами слушала протяжные гудки. Заклеила скотчем выключатель в прихожей и запрещала его трогать, как раньше оставляла свет до возврата мамы из гимназии. Диана не училась, не мылась, не ела, и кормил я её чуть не с ложки.

Через две недели Вероника Игоревна вернулась. Так же просто, как и ушла, будто торчала всё это время в длинной очереди.

Понимания она не встретила. Из гимназии её уволили, мой батя устраивал дикие скандалы, и скоро Вероника Игоревна с Дианой съехали от нас.

Через год после этой кутерьмы Аида Садофиевна – нынешний директор – возвратила Веронику Игоревну в гимназию. С грехом пополам появились четвёрки, а следом – новый кабинет, похожий на рождение сверхновой. Вернулись допы и элективы, но…

Вы заметили? Который раз это слово – вернуться. Забавно, что в нём самом заключён временной парадокс. Даже если ты вышел из дома, а потом, блин, вернулся, ибо зонтик забыл, тебя встречает другой дом. В нём уже сместились частицы воздуха и пыли, и фотоны навыбивали электронов. Распался атом в деревянной швабре, Земля провернулась на несколько тысяч метров вокруг своей оси – ЭТО УЖЕ СОВСЕМ ДРУГОЙ ДОМ. Ты в другой дом пришёл! Ты не вернулся!

Так и Вероника Игоревна не вернулась из пустыни. Она изменилась, и Диана изменилась. Сместилось что-то, разошлось по шву и поехало дальше, набирая ход.