Джоэл Коэн, взъерошенный помощник прокурора по Восточному округу Нью-Йорка, был тем еще ублюдком и к тому же еще сутулился, как дегенерат. Когда на следующий день меня привезли в суд, то он попытался убедить судью не выпускать меня под залог, обосновывая это тем, что я – прирожденный мошенник, патологический обманщик, закоренелый любитель шлюх, неизлечимый наркоман, человек, постоянно оказывающий давление на свидетелей, и стоит мне выйти из тюрьмы, я улечу, что твоя Амелия Эрхарт.

Он чертовски много всего сказал, но меня обидели только «наркоман» и «любитель шлюх». Вообще-то я был чист уже почти восемнадцать месяцев и к тому же поклялся не прикасаться к шлюхам. Но как бы то ни было, судья назначила мне залог в 10 миллионов долларов, и за двадцать четыре часа моя жена и мой адвокат сделали все необходимое для того, чтобы меня выпустили.

И вот наступило то мгновенье, когда я спустился по ступенькам здания суда и оказался в объятиях моей любящей жены. Была пятница, солнечный день, она стояла на тротуаре в коротеньком желтом платье без рукавов и босоножках под цвет платья на высоких каблуках и выглядела так, что пальчики оближешь. В это время лета, в этой части Бруклина, в четыре часа дня солнца светило как раз под таким углом, чтобы был виден каждый кусочек ее тела: сиявшие на солнце волосы, блиставшие голубые глаза, безупречные черты фотомодели, грудь – шедевр пластического хирурга, восхитительные маленькие ступни и ножки – такие аппетитные от колена и выше и такие стройные ближе к щиколоткам. Ей тогда было тридцать лет, и она была совершенно восхитительна. Когда я подошел к ней, то в самом буквальном смысле упал в ее объятия.

– Какое утешение для взора, – сказал я, обнимая ее прямо на тротуаре, – как я тосковал по тебе, милая.

– Отвали от меня! – прошипела она. – Я требую развода!

Я почувствовал, как эта угроза проникла прямо в мою центральную нервную систему.

– О чем ты, милая? Это смешно!

– Ты прекрасно знаешь, о чем я!

Она вырвалась из моих объятий и зашагала по направлению к синему «линкольну», припаркованному у дома номер 225 на Кэдман-плаза, рядом со зданием суда в Бруклин-Хейтс. У задней двери лимузина стоял Мансур, наш болтливый водитель-пакистанец. По знаку Надин он распахнул дверь, и я увидел, как она исчезает в море роскошной черной кожи и древесины ореха с наплывами, и вместе с ней исчезают коротенькое желтое платье без рукавов и сияющие светлые волосы.

Я был так потрясен, что даже не смог последовать за ней. У меня, казалось, ноги приросли к земле, как будто я стал деревом. За лимузином, на другой стороне улицы, был виден унылый скверик со скамейками, сделанными из зеленых досок, хилыми деревьями и маленьким заросшим сорняками газоном, покрытым слоем мусора. Это сквер был роскошен, словно кладбище. Я в отчаянии уставился на него.

Потом я глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Господи, мне надо взять себя в руки! Я посмотрел на часы… У меня нет часов! Я же снял их перед тем, как на меня надели наручники. Я неожиданно остро осознал, как я выгляжу. Я посмотрел на свой живот. Не одежда, а какая-то одна огромная мятая тряпка – от кожаных мокасин и бежевых брюк для гольфа до белой шелковой рубашки поло. Сколько я уже не раздевался? А сколько не спал? Три дня? Четыре? Трудно сказать, я вообще всегда мало сплю.