– Ну и ночка ожидает кладоискателей, – сказал трактирщик – в этот момент вокруг дома как раз бесновался, завывал и стучал в окна яростный порыв ветра.

– Как? Разве они снова взялись за дело? – сказал слепой на один глаз капитан английской службы на половинном окладе, весьма частый посетитель трактира.

– Конечно, – ответил трактирщик, – а почему бы и нет? Недавно им здорово повезло. Говорят, будто они нашли в поле возле садов Стюйвезента большую кубышку с деньгами. Люди считают, что она была закопана в стародавние времена самим Питером Стюйвезентом, голландским губернатором нашей провинции.

– Чепуха! – заявил одноглазый вояка, добавляя к большому стакану бренди немножко воды.

– Вы можете верить или не верить, это как вам угодно, – сказал трактирщик, несколько уязвленный словами английского капитана, – но всему свету известно, что когда голландцам, пришел конец и красные мундиры[2] захватили провинцию, губернатор зарыл значительную часть своих денег. Болтают сверх этого и о том, что пожилой джентльмен бродит и посейчас в наших местах, и притом в том же самом камзоле, в котором он изображен на портрете, что висит в родовой резиденции Стюйвезентов. – Чепуха! – повторил офицер на половинном окладе.

– Пусть будет так, если угодно! Но разве Корни ван Зандт не видел его как-то в полночь? Разве не ковылял он тогда на своей деревянной ноге по лугу и не держал в руке обнаженной шпаги, горевшей точно огонь? А чего ради ему там бродить? Не потому ли, что люди потревожили место, в котором он зарыл свои деньги?

Здесь трактирщика прервали гортанные звуки, доносившиеся с той стороны, где восседал почтенный Рамм Рапли. Звуки эти свидетельствовали о том, что он трудится над какою-то мыслью, а это было событием из ряду вон выходящим. И так как он был лицом слишком значительным и благоразумный трактирщик не мог позволить себе по отношению к нему неучтивости, он почтительно замолчал, дабы дать Рамму возможность высказать свое мнение. Дородное тело этого могущественного бюргера обнаруживало те же симптомы, что и вулкан в момент извержения. Сначала наблюдалось некоторое подрагивание живота, не лишенное сходства с землетрясением; затем из кратера, то есть из его рта, вырвалось облако густого табачного дыма; далее последовало какое-то клокотанье в горле, точно родившаяся в его мозгу мысль пробивала себе дорогу сквозь царство мокроты; потом прорвалось несколько отрывочных восклицаний, долженствовавших выразить эту мысль, но так и не выразивших ее, ибо их прервал кашель, и, наконец, прозвучал его голос. Он говорил медленно, но совершенно непререкаемо, как человек, который ощущает вес своего кошелька, если не вескость собственной мысли; каждая порция его речи сопровождалась продолжительным «пуф»! и следовавшим за ним клубом табачного дыма.

– Кто там болтает, что старый Питер Стюйвезент бродит ночами? – Пуф!

– Как это люди не уважают решительно никого? – Пуф, пуф! – Питер Стюйвезент сумел бы лучше распорядиться своими деньгами, чем закопать их в землю. – Пуф! – Я знаю семью Стюйвезентов. – Пуф! – Каждого из них. – Пуф! – Во всей провинции нет более почтенной семьи. – Пуф! – Старожилы!

– Пуф! – Рачительные хозяева! – Пуф! – И ничего общего с вашими выскочками! – Пуф, пуф, пуф! – И не смейте говорить мне о том, что Питер Стюйвезент бродит ночами! – Пуф, пуф, пуф, пуф!

Тут грозный Рамм нахмурил чело и сжал рот с такой силою, что у обоих углов его легли резкие складки; он принялся курить, да так яростно, что вокруг его головы вскоре собралась облачная завеса вроде той, что окружает вершину Этны, когда она начинает куриться.