Когда шел в первый раз в Москве у Корша «Медведь», Антон Павлович никому из нас об этом не сказал. Он боялся, что это будет ужасно. Но отец совершенно случайно увидел на афише, что идет водевиль «Медведь» А. П. Чехова, и пошел на галерею смотреть.

Играли Соловцов и Рыбчинская. Успех был громадный, аплодисментам не было конца. Сам Антон Павлович был в восторге. Когда вернулись домой отец и Антон Павлович, – отец с восхищением сказал ему:

– Какую чудесную вещь ты написал, Антон, как хорошо играли!..

После «Медведь» был напечатан фельетоном в «Новом времени».

Другой его водевиль «Предложение» шел в Александрийском

театре, где уже был поставлен «Иванов». Иногда обе эти пьесы, «Иванов» и «Предложение», шли в один вечер, тогда Антон Павлович хвастал:

– Вот теперь получу гонорар за пять актов.

Антон Павлович находил, что «Предложение» играли великолепно на Александрийском театре. Жениха там играл Свободин, отца – Варламов, а невесту – Савина. В особенный восторг приводил Антона Павловича Свободин.

Этот водевиль очень любил Александр III и часто смотрел его. Иногда он приходил после этого на сцену и разговаривал с актерами.

Со Свободиным обыкновенно происходил такой разговор:

– Я очень много смеялся сегодня, – говорил Александр III.

– Рад, ваше величество, – отвечал Свободин.

– Чья это пьеса?

– Это автора «Иванова», ваше величество.

– А! Иванов! – говорил Александр III, уходя, – очень хорошо.

И так каждый раз.

«Предложение» так нравилось при дворе, что часто Савину, Варламова и Свободина приглашали в Царское Село, и они там играли. «Как посмотришь в зал, – говорит Свободин, – так и видишь только звезды и ордена, и ленты, сплошь весь партер».

Бывают в жизни большие, светлые праздники. Таким светлым праздником был в моей жизни 1898 год – год моего окончания драматической школы Филармонического училища в Москве, год открытия Московского Художественного театра, год моей встречи с А. П. Чеховым. И ряд последующих лет был продолжением этого праздника. То были годы радостного созидания, работы, полной любви и самоотвержения, годы больших волнений и крепкой веры.

Мой путь к сцене был не без препятствий. Я росла в семье, не терпевшей нужды. Отец мой, инженер-технолог, был некоторое время управляющим завода в бывшей Вятской губернии, где я и родилась. Родители переехали в Москву, когда мне было два года, и здесь провела я всю свою жизнь. Моя мать была в высшей степени одаренной музыкальной натурой, она обладала прекрасным голосом и была хорошей пианисткой, но, по настоянию отца, ради семьи, не пошла ни на сцену, ни даже в консерваторию. После смерти отца и потери сравнительно обеспеченного существования она стала педагогом и профессором пения при школе Филармонического училища, иногда выступала в концертах и трудно мирилась со своей неудачно сложившейся артистической карьерой.

Я после окончания частной женской гимназии жила, по тогдашним понятиям, «барышней»: занималась языками, музыкой, рисованием. Отец мечтал, чтобы я стала художницей, – он даже показывал мои рисунки Вл. Маковскому, с семьей которого мы были знакомы, – или переводчицей; я в ранней юности переводила сказки, повести и увлекалась переводами. В семье меня, единственную дочь, баловали, но держали далеко от жизни… Товарищ старшего брата, студент-медик, говорил мне о высших женских курсах, о свободной жизни (видя иногда мое подавленное состояние), и когда заметили, как я жадно слушала эти рассказы, как горели у меня глаза, милого студента тихо удалили на время из нашего дома. А я осталась со своей мечтой о свободной жизни.