– Галка-то, Галка! Ай, доча моя!.. – прошептала Маргарита Середенко, распахивая объятия.

– Ты бы хоть умылась, что ли, – пробормотала Вика, отстраняясь.

– Не смиется. Це татуаж.

– А одеться? – Вика дернула Риту за бретельку желтой, отделанной кружевом маечки. – Кофту надень!

– Що це ести, Викторья? – Молодая бабка таращила глаза, даже не пытаясь прикрыться.

– Эсвэдэ, винтовка, – холодно ответила Вика.

– Шо такий больший? Гляди, ремень титьку расплющил! – Маргарита попыталась заступить ей дорогу, встала поперек двери.

Шурка стала с бабкой рядом, плечом к плечу. Малая смотрела на старшую сестру молча, исподлобья. Давно немытые, белобрысые волосы девчонки были заплетены в две тощенькие косички, заканчивающиеся синими бантами.

– Шо на тоби за одежа? – продолжала теща её отца.

– Нормальная одежа. Стиль «милитари».

– Ох! – Маргарита внезапно осела на пол, под ноги Вике, демонстративно хватаясь за сердце.

Вика разомкнула руки. Коробка с грохотом упала на пол. Банка сардин с синей этикеткой, растворимый кофе в блестящем пакете, несколько плиток шоколада рассыпались по давно немытому полу.

– Шо це? – Рита бессмысленно пялилась на еду. Шура и Петруха принялись ползать по полу, собирая рассыпавшуюся снедь. Петруха тут же вцепился зубами в шоколад.

– Тут хватит на пару недель, – проговорила Вика, поворачиваясь к двери, но Рита крепко сомкнула пальцы на её щиколотке.

Крепкая у бабули рука. И в горе не ослабела.

– А Галку хоронить кто ж буде?

– Ты! Твоя дочь – ты и хорони.

– Я одна не можу! Глянь на них – це ж круглые сироты! И ты их оставляе…

– «Не можу»! – передразнила Вика родственницу. – А ты знаешь, почему Галку убили? С кем она якшалась? Какие делишки вертела?

– Шо?!

– Может, за дело убили? Может, давно заслужила – зажилась, как говорится?..

Ответом ей стал отчаянный рев Шуратки.

– Мама!.. Мама!.. – ныл Петька.

– Побачь! Они всё понимае! Горьки сироты! – Рита тыкала указательным пальцем в детей.

Облупившийся лак на её ногте вызывающе блестел. В комнате пахло чужим потом и застарелой пылью. Вика огляделась. За время её отсутствия жилище семьи Половинок переменилось до неузнаваемости. Вроде бы и вещи на месте, но расставлены иначе. В доме давно не прибрано, душно. Вика распахнула балконную дверь, вышла наружу. Вот он, родной бук. Ах, как далеко ушли те времена, когда она, наперекор запрету бати, порхала с балюстрады на толстый сук и обратно.

Стараясь унять злобу, Вика уставилась вниз. Оттуда доносился прерывистый стрекот мотора. Терапевту наконец удалось раскочегарить старенькую «Ниву» – их пятнистый «джихадмобиль» с пулеметом в кузове. Илья Хоменко – позывной Паровоз – уже устроился в кузове, пристегнул своё кряжистое тело ремнями к задней стенке кабины.

Задержись она ещё хоть на пару минут, и верные товарищи унесутся в пыльную даль. Стараясь не смотреть по сторонам, она пробежала через комнату к двери на лестницу. Но беспрепятственно выскочить наружу не удалось – молодая бабушка и её юная внучка плотно обосновались на пороге родимого жилья. Обе приняли одинаковые позы, подтянув ноги к подбородкам. Физкультурницы! Петруха стоял чуть в стороне, неуловимо знакомым жестом прижимая к животу грязного плюшевого мишку.

Вика обернулась. Гроб стоял на столе в меньшей из комнат. Дорогая домовина – лакированная, с кистями. Галина, женщина, носившая одну с ней фамилию, лежала в нём по покойницкому обыкновению, сложив руки на груди. Тоненькая свечка догорала между её пальцами.

– Бачила б ти у що вина перетворилася. Навить таке камянне серце здригнулося б! Так ти подивися! Видкривши труну-то! – сухим, трескучим голосом щебетала Маргарита.