Возможно, это говорило об отчаянности…

– Потому что, – пожал плечами чародей Мбимайю, – твои мятежники не пережили бы твоей гибели… Безрассудно было бы провоцировать аспект-императора, опираясь лишь на обещания мученика.

Улыбка начала было сползать с лица Фанайяла, но усилием воли он вернул ее на место. Он сознавал власть доверия, понял Маловеби, и отчего требовалось демонстрировать уверенность в себе, бессмысленную и неослабную одновременно.

– Не о чем беспокоиться.

– Почему?

– Потому что я не могу умереть.

Маловеби начинал нравиться этот человек, притом недоверие к нему не смягчилось, а только окрепло. Второй Переговорщик сызмала питал слабость к тщеславным глупцам. Но, в отличие от Первого Переговорщика, Ликаро, он никогда не позволял, чтобы симпатии влияли на его решения.

Обязательства требуют доверия, а доверие требует демонстрации. Сатакхан отправил его просто разузнать, что из себя представляет Фанайял-аб-Каскамандри, а не делать на него ставку. При всех своих недостатках Нганка’кулл никак не был глуп. Пока Армии Великого Похода ползли к северным пустошам, главный вопрос заключался в том, выживет ли Новая Империя без аспект-императора и его самых ярых приспешников. А поскольку это была первая реальная угроза зеумскому народу со времен Недалекой Древности, ее надо было обязательно устранить, причем без всяких колебаний.

Но желать зла и причинять настоящий вред – совершенно не одно и то же. Осторожность прежде всего – предельная осторожность. Высокий Священный Зеум едва ли мог позволить себе какой-либо риск, особенно после того, как Нганка’кулл так неразумно отдал в заложники собственного сына. Маловеби всегда нравился Цоронга, он неизменно видел в нем задатки воистину великого Сатакхана. И ему требовалась твердая уверенность, что этот пустынный разбойник и его шайка грабителей достигнут цели прежде, чем предоставить средства и оружие, в которых они так отчаянно нуждались. Одно дело – брать отдельные крепости. Но штурмовать город, наводненный войсками, – совсем другое.

Иотию, древнюю столицу прежней династии Шигек. Иотия стала бы впечатляющим примером. Вне всякого сомнения.

– Курсифра был послан нам в наказание, – продолжал Фанайял, – в качестве демона возмездия. Мы разжирели. Утратили веру в строгие обычаи предков. Вот Единый Бог и повытопил сало из наших членов, вернул в пустоши, где мы родились… – Пристальный взгляд его внушал чародею тревогу. – Я помазанник, чужеземец. Я – Избранный.

– Но судьба прихотлива. Как ты можешь быть уверен?

Фанайял рассмеялся, обнажив зубы в идеальном серпе улыбки.

– На случай ошибки у меня всегда есть Меппа. – Он обернулся к загадочному всаднику, следовавшему за ними. – Эй, Меппа? Подними свою маску.

Маловеби развернулся в седле, чтобы получше разглядеть этого человека. Меппа, подняв голые руки, стянул назад большой капюшон, скрывавший лицо. Маска, о которой говорил Фанайял, скрывала только глаза: серебристая полоса шириной в детскую ладонь шла по верхней части лица, будто слишком большая корона съехала на глаза. Она горела на солнце, вспыхивая бесчисленными линиями, прочерченными на ней: словно бегущий поперек лица поток, круг за кругом в бесконечном движении.

Откинув капюшон, Меппа сдвинул и повязку. Волосы его были белыми, как вершины Аткондраса, кожа – каштанового оттенка. А на месте глаз зияли лишь пустые, темные глазницы…

Маловеби чуть не ахнул. Как он сразу не заметил золотистый оттенок в запыленных одеждах незнакомца, ошибочно приняв изображение змеи, поднимающейся из складок к воротнику, за черный язык.