Воспитание она получила весьма строгое, даже чопорное; в их купеческом роду женщины знали свое место и никогда не преступали границ дозволенного. Даже трехгодичное обучение в Санкт-Петербургском Александровском училище для мещанских девиц не смогло расшатать созданный в детстве остов привычек.

Цель обучения была весьма благородной – дать государству образованных матерей, хорошо подготовленных учительниц, полезных членов семьи и общества. Но как-то так получалось, что вместе с географией, историей, естествознанием и прочими серьезными дисциплинами в кудрявые головки многих учениц ветер вольнодумия заносил споры вздорных идей. В головки многих, но не в Татьянину. Только однажды, уже вернувшись в родительский дом на Тверской, она поддалась влиянию вольнодумства, но этого раза ей оказалось более чем достаточно.

Она хорошо помнила свою грузную бабушку, которая до глубокой старости чернила зубы, следуя принятой в ее юности моде купеческого мира. Тогда красивой считалась полная женщина, ведь полнота – от здоровья, а здоровье красит. Бабушка не стеснялась своей грузности, а вот мать Татьяны старалась выглядеть бледной и мечтательной; демонстрировать пышность здоровья считалось вульгарным. И бабушка, и мать Татьяны почти всю жизнь провели дома, укрывшись от мира крепкими дверными засовами и толстыми ставнями. Они и преподали девочке первые, оказавшиеся главными уроки.

– Наш мир существенно отличается от мужского, – повторяла мать, в юности окончившая мещанское отделение Смольного института. – Мы не служим, не стремимся к чинам, не получаем орденов, не зарабатываем денег. Наш мир – это мир чувств, мир детских комнат, мир домашнего хозяйства. Все эти победители, генералы, купцы-миллионщики вырастают на наших коленях и уносят с собой в политику, на поле брани и на биржу то, чему мы их научим.

Татьяна хорошо усвоила уроки и готовилась стать образцовой супругой, всецело преданной мужу, заботливой матерью, помышляющей лишь о благе детей, и рачительной хозяйкой, пекущейся о доме и домочадцах. Да вот только не попускал Бог, не складывался пасьянс.

После того как дела Данилы Марковича вновь пошли на лад, руки Татьяны домогалось немало охотников, но она с первого взгляда различала тех, которым нужны были не прочный дом, верная жена, покой и уют, а только ее приданое. Увидев Мышлаевского, она с трудом подавила возглас «Наконец-то!».

Михаил Михайлович в парадном мундире смотрелся весьма представительно, но лицом был прост, манерами открыт, а главное, главное, главное! – говорил именно то, что Татьяна столько лет мечтала услышать. Поэтому дело сладили быстро, на его предложение сразу после свадьбы уехать из Москвы по месту новой службы она ответила:

– Ты глава семьи, тебе и решать. А я… куда иголка, туда и нитка.

Быстро выяснилось, что это была не поза, а подлинное мировоззрение Татьяны.

Венчались они скромно, по просьбе невесты – в храме Вознесения, и свадьбу справили не в купеческом стиле, а всего лишь с двумя десятками ближайших родственников и друзей.

– Дался тебе этот храм Вознесения, – проворчал Данила Маркович, услышав странную просьбу дочери. – Ближе церквей, что ли, нет, тащиться за тридевять земель.

– Папа, я хочу венчаться там, где Александр Сергеевич.

– Какой еще Сергеевич? – вскинулся купец.

– Пушкин, – ответила Татьяна, заслужив восхищенный взгляд жениха.

Наутро после свадебной ночи, наполненной восторгами признаний и радостью узнавания, он сказал ей за чаем:

– Танюша, что бы ты ни пожелала, о чем бы ни попросила, ответ мой будет один – да.