Максимов вспомнил вчерашний разговор с Валей, поднялся, выбросил руки, потянулся, но обычного ощущения утренней бодрости не было.

Он оделся, собрал посуду и понес ее на кухню, где возле двух шипевших друг на друга примусов хлопотала Мария Федоровна, жена Тимошина.

Скрыв за громогласным приветствием некоторое смущение, Максимов открыл кран и поставил посуду под струю. Брызги полетели во все стороны.

Мария Федоровна легонько оттолкнула его от крана:

– Пусти уж, судомойка!

Он прислонился к окну, наблюдая за быстрыми движениями ее полных белых рук. Густые черные волосы, блестящие, гладко зачесанные, большим тугим узлом опускались на затылок. Она была в том среднем возрасте, когда полнота придает фигуре стройную пышность, а морщинки вокруг глаз, черных и живых, кажутся образованными задорной и лукавой усмешкой, не сходящей с миловидного и все еще привлекательного лица.

– И откуда столько посуды? За год, что ли, насбирал? Скажи, когда на свадьбе гулять будем?

– Как с Прокофием разведешься – тут же.

– Упустишь девку!

– Другую найдем.

– Такую не скоро сыщешь.

Она обернулась, с любопытством посмотрела на него:

– Был разговор?

– Не было.

– А что было?

– Ничего.

Она рассердилась:

– Смеешься надо мной?

– Она и разговора никакого не хочет, – сказал Максимов. – В университет метит, до шоферов ли здесь?

Мария Федоровна покачала головой:

– Нет, Валя девушка простая.

Они помолчали, потом Максимов спросил:

– Хозяин спит?

– На работе.

– Он же в ночь работал?

– Вот так и работаем, день и ночь, изобретаем.

– За Прокофия не беспокойся, он свое возьмет, будьте уверены! – успокоил ее Максимов.

Она вздохнула:

– Так-то так… Здоровьем только плох, да и ребята от рук отбились: отца никогда дома нет.

Пришел на обеденный перерыв Тимошин.

Вымыв руки в тазу с горячей водой, он мыл теперь под краном лицо, перешучиваясь со стоявшим у окна Максимовым:

– Всю ночь гуляли, до утра?

– Довольно языком болтать! – вмешалась Мария Федоровна. – Кушать садитесь.

– Успеем. – Тимошин передал жене полотенце и, задрав голову, застегивал ворот гимнастерки. – Так, значит, до утра?

– Вот заладил! – Мария Федоровна загрохотала табуретками. – Кушать садись, Петр.

Максимов отказался:

– Нет, спасибо.

– Спасибо потом скажешь. – Тимошин потянул его за рукав. – Садись!

– Своя картошка, – хвасталась Мария Федоровна, – на всю зиму хватило. И огурчики свои, такие сейчас на базаре рубль штука.

– Так уж рубль? – поддразнил ее Тимошин.

– Сходи да приценись, узнаешь тогда: выгодно свой огород иметь? Прошлый год восемь мешков картошки собрали, огурцов кадку засолили, капуста своя, помидоры только-только кончились.

– Заводи, Петро, огород, – сказал Тимошин, – забот мало, доходу много.

– Это тебе мало! – вскинулась Мария Федоровна. – Поверь, Петя, ни разу на огороде не был, ни разу! Все я с ребятами. Ничего по хозяйству не хочет делать.

– А дрова забыла?

– Разве что…

– К такой закусочке только сто грамм, – сказал Максимов.

Мария Федоровна вздохнула:

– Кусаются нынче сто грамм.

– Скоро с Прокофьевой премии выпьем.

– Дай бог! – снова вздохнула Мария Федоровна и принялась разливать чай.

Тимошин заговорил о том, что Москва разрешила строить мастерские. Дальше никак нельзя без мастерских. А их нужно за один сезон отгрохать.

Но Максимов почти не слушал его. Мастерские, выполнение плана… Наслушался за пятнадцать лет. Сегодня одно, завтра другое. Построят мастерские – еще что-нибудь придумают: дырок много, успевай заплаты ставить. А ему жизнь пора устраивать, надо к спокойному берегу прибиваться. Другой такой девушки, как Валя, не найдешь. И человек порядочный, и на людях не стыдно показаться. А что она мечется из стороны в сторону, так ничего: обзаведется семьей – некогда будет метаться. Упустил он вчера случай, надо было впрямую говорить. Да вот застопорило что-то. Ладно, сегодня он не отступит.