Он как будто задался целью успокоить меня любой ценой, и ко мне приходит мысль, что это после тяжких часов, проведенных вместе в одной машине. Наверное, на моем бледном лице написана самая настоящая паника, так что Павел сдает назад, чтобы не довести нервную женщину до реанимации. Поэтому он стоит передо мной и показывает эталонное самообладание, ни одной непозволительной искорки во взгляде или второго дна. Он всего лишь принес чемодан и терпеливо ждет, когда я перестану капризничать.

— Для чего тогда повод? — Я все-таки отступаю в сторону и указываю ладонью на стенку, около которой он может бросить проклятый чемодан.

— Чтобы сказать то, что сказал. И побыть с вами.

— Вот опять, Паша…

— Я уйду, если хотите.

Он подвешивает паузу и откуда-то знает, что я не скажу “уходи” в ту же секунду. Я и не говорю.

— Мы же можем просто провести время вместе. — Он коротко оглядывает мой номер, а потом возвращается глубоким взглядом ко мне и плавным, чертовски красивым жестом заводит руки за спину, сцепляя замок на манер наручников. — Я безопасен. Абсолютно.

— Дружба?

— Нам обязательно придумывать название?

— Да.

Он все-таки не удерживается и искрит взглядом, обдавая меня мягкой и окутывающей с ног до головы волной мужской силы. Убийственное сочетание, с которым я не знаю, как бороться. Я привыкла чувствовать мужскую силу как захват злых пальцев на плечах или как тесный круг банковских нулей на счетах мужа. Как власть и право подчинять и ломать.

Но в Паше всё другое. Он словно из другой жизни, счастливой и солнечной, где не бывает пасмурной погоды и лютых скандалов без повода. Он из мечты, в которую я боюсь поверить.

— Тогда нет. — Он коротко качает головой. — Я не умею дружить с красивыми женщинами.

— Тогда что?

— Приятный вечер? Мой шанс?

Он отступает еще на шаг и находит спиной противоположную стенку холла, на которую откидывается. Он не отводит от меня глаза и замолкает, явно с трудом удерживается, чтобы не улыбнуться ярче, обнажив белые зубы. Он улавливает мое пограничное состояние, которое может качнуться прочь от него, и осторожничает. Хотя по его довольному лицу видно, что ему нравится смотреть на меня… да, именно так — стоять напротив и молча, не спеша разглядывать черты моего лица. Прямо перед собой, а не в зеркале заднего вида, как он привык за рабочие смены.

— Это плохо кончится. — Я устало выдыхаю, чувствуя, что самым банальным образом проигрываю его удивительному обаянию.

— Вечер?

— Какой-то из них.

— Хотите, я разочарую вас? Я могу попробовать, если вам будет так легче.

— У тебя не получится, — я неожиданно говорю правду, что сидит глубоко во мне. — И я не хочу больше разочарований. Я устала от них.

— Значит, я могу быть самим собой. — Он отталкивается от стенки, после чего стягивает с плеч светло-коричневый пиджак, который небрежным жестом бросает на тумбу. — Пойдемте, здесь должен быть прекрасный вид.

Павел первым шагает вглубь номера и уверенно направляется к большому панорамному окну, где за плотной шторой прячется выход на балкон. Правда, мужчина немного сбивается с намеченного курса и зацепляет ладонью дверцу бара.

— Белое или красное? — спрашивает он, поднимая на меня глаза.

— Я не буду пить.

— На каком мы этаже?

Что? Но он молчит, и я послушно отвечаю:

— Десятом.

— Высокогорье, — он изображает серьезный тон знатока. — Вы все равно опьянеете на воздухе.

Павел выбирает шампанское и подцепляет два бокала, зажимая их тонкие ножки между пальцами. Он не думает отступать от своей затеи и приближается к шторе, под которую тут же ныряет, делая полукруг корпусом ради эффекта. Я же с удивлением наблюдаю, что он может быть не только сдержанным и строгим, как пошитый на заказ костюм у элитного портного, но и пульсирующим и беззаботным, как живой поток.