– Роэ, ты? Ты, что ли? – баба, кажется, удивлена.

– Злата, Златочка…, – Роэман обходит комнату, брезгливо осматривает стол с грязной посудой и плохо обглоданными костями, – а ты всё та же красотка.

– А я думаю, что за пёс поганый таскается у меня по дому?

– Раньше ты меня сразу угадывала. Что, потеряла сноровку? Или это я изменился? – миролюбиво начал Виталий Леонидович.

– Изменился. А то нет, что ли? С рылом-то твоим что случилось, а?

Роэман уже и позабыл, что он за последнее время и впрямь немного поменял внешность. И теперь это замечание старухи его, признаться, укололо. Раньше он пропускал мимо ушей любые колкости и оскорбления, но сейчас, когда его лицо стало, мягко говоря, таким непривлекательным, упоминание об этом его раздражало. Впрочем, он уже понял, что его раздражали не только замечания, но и всё вокруг. Он устал. Устал от всего этого. А старая тварь ещё и доливала масла в огонь:

– Ты, говорят, стал служить сильным, да? Правда? – она усмехается. – Не они ли тебе морду скривили?

– Речь сейчас идёт не обо мне, Златочка, – подавив в себе желание переломать ей кости, ну, например, челюстную кость, заговорил он.

– Так чего тебе надо, пёс? – весьма резко говорит баба.

– Мне от тебя? – Роэман хотел сесть на табурет у стола, но посмотрел на него, и ему стало жалко свой плащ. – Мне от тебя ничего не нужно, я вот думаю, как вам свой нож вернуть.

– Нож вернуть? – спросила баба немного удивлённо. – Наш нож?

– Ну да, вы же свой семейный нож потеряли.

– Из-за тебя, урода, потеряли… Из-за тебя, – зло напомнила она.

– Ну так он у той девки, – сказал Роэман, хотя наверняка этого не знал, – нужно его просто у неё забрать.

– Ты, ублюдок, что, не слышал, что тебе мои дочери говорили? Не слышал, ублюдок? – Роэ только морщился в ответ. – Нельзя к этой девке подойти, ты, что, не слышал, что её хранит Гнилая?

– Да слышал, слышал, – отвечал Виталий Леонидович, доставая сигареты, – я её даже видел.

– Видел?

– Видел-видел, она моего Мартышку забила его же топором.

– А-ха-ха…, – она смеётся. Эта новость её, кажется, порадовала. Но тут же спрашивает: – Так зачем ты меня под это дело подводишь? Смерти моей желаешь?

«Если бы я хотел твоей смерти… Я прямо сейчас оторвал бы тебе твою омерзительную башку». Роэман подумал, что, может быть, сделал бы это даже с некоторым удовольствием. Впрочем, он, кажется, начинал звереть. Это от недосыпа, наверное; ему нужно было держать себя в руках. Да, в руках, и он произнёс:

– Не неси ерунды… И прошу тебя, сделай, пожалуйста, глаза нормальными.

Старуха исполняет его просьбу, и у неё из-подо лба, из-под верхних век выкатываются карие, пронзительные глаза. Она сморит на него: ну, говори.

– Ну, так намного приятнее с тобою разговаривать, – говорит Роэ и продолжает: – Я верну тебе нож.

– Как? Его забрала Гнилая.

– Ещё раз повторяю, ваш нож Повелительнице Мокриц не нужен, он у той самой девки, которую вы мне обещали зарезать.

– И как его забрать?

– Как забрать? – тут Виталий Леонидович делает паузу. – Я его тебе принесу… Найду и принесу, как только девка сдохнет.

– К ней не подойти, ублюдок! – почти орёт баба. – Ты, что, не слышишь меня? Её хранит Гнилая!

– А ты к ней и не подходи, – спокойно отвечает Роэман. – Зачем тебе к ней подходить? Ты к её отцу подойди, используй свои эти штучки.

Она смотрит на него и, кажется, ещё не понимает.

– Папаша её инвалид, весь в долгах, – поясняет Виталий Леонидович. – Тянет семью, пашет на двух работах. Твои фокусы могут с ним сработать.

Кажется, она начинает понимать.

– На мужиков умение моё не на всех действует, – отвечает она.