«Неужели он действительно жив и скрывается в России? – размышлял Згурский. – Это очень многое меняет: Михаилу император передал власть, отрекшись от престола. Михаил и в прежние времена был известен своим мягким либеральным характером. Он не отрекался от трона, как о том любят врать большевики, а лишь издал манифест об отложении принятия им власти до Учредительного собрания, которое было созвано и разогнано большевиками. Стало быть, Михаил имеет неоспоримое право вернуть себе державу и скипетр. Но его положение в России…»

При этой мысли у Згурского заныло сердце. Образ великого князя растворился сам собой, уступая место другому – милому до боли и любимому.

«Она там, она жива, но ей плохо… Я чувствую, ей очень плохо!»

Генерал ухватился за спину льва, чтобы не упасть от внезапно нахлынувшей дурноты. Он ощутил, как земля уходит из-под ног.

– Не сейчас, – послышалось за спиной.

Згурский через силу повернулся – перед ним стояла дама в черном траурном платье с лицом, закрытым вуалью.

– Это скоро пройдет, – продолжала она по-немецки. – Род твой идет через реку крови, молнией начертан его путь. И ты пойдешь в тех молниях, чтобы найти свой ландыш, обернувшийся девочкой.

– Кто вы? – прошептал Згурский.

Ему хотелось сказать громко, но горло точно обложили ватой.

Дама, не говоря ни слова более, отрицательно покачала головой и вознамерилась уйти.

– Постойте! Вы что-то знаете, говорите немедленно!

– Уж сказала.

– Черт возьми, кто вы?!

Дама медленно приподняла вуаль. Незнакомое старушечье лицо, светлые и глубокие, точно неживые, глаза. Вдруг, будто под действием лучей утреннего солнца, глаза потемнели, разрез их стал по-китайски раскосым, а вместо сжатого, изрезанного морщинами рта проступила неизменная глумливая ухмылка Лун Вана.

– Ты?! – в глазах Згурского вспыхнула и померкла картина горящей улицы Бейджина. Он начал падать и вдруг почувствовал, как его подхватывают чьи-то сильные руки.

– Владимир Игнатьевич, да что же это…

«Горе тому, кто не способен подкрепить мораль силой».

Эдуард Скобелев

Бывший штабс-капитан, бывший комиссар почтамта, бывший сотрудник уголовного розыска литератор Зощенко тряс руку датчанина, позабыв, зачем, собственно, пришел в дом на Гороховой.

«Вот так-так, – наблюдая за происходящим, удивился Болеслав Орлинский. – Бывают же случаи… Выходит, датчанин-то – никакой не датчанин. А документы безукоризненные – эмигрантские шпионы-любители о таких и мечтать не могут!»

– Вы обознались, – с ощутимым акцентом возразил Нильс Кристенсен.

– Да? Бывает же такое сходство!.. – смутился Зощенко. – У нас в гренадерском доктор очень на вас был похож. Простите, ради бога.

– Окажите любезность, голубчик, проходите к столу, присаживайтесь. Я сейчас вернусь, и мы займемся вашим делом, – Орлов взял Виконта под локоть. – Господин Кристенсен, – закрывая поплотнее дверь, негромко сказал начальник Уголовно-следственной комиссии, – до официального завершения дела мы вас разместим в одном очень уютном местечке.

– Но…

– «Но» не принимаются. Поверьте, это наилучший выход из сложившегося положения. Скажу вам сразу – дом хорошо охраняется. Я, признаюсь, впечатлен нынешней демонстрацией приемов жиу-жицу, но весьма, весьма не рекомендую использовать их против наших сотрудников. Если, конечно, вы не умеете сбивать в полете револьверные пули. Доверьтесь мне, и все будет замечательно.

«Попался, рысачок крашеный! – мысленно ликовал он. – Тебя бог послал в ответ на мои неслышные молитвы. Ты-то вьючной лошадью и поработаешь».

«Это ж надо так вляпаться! – думал Джокер-3. – Что можно сделать? Ладно, как учил Вальдар: “Если не можешь изменить ситуацию, подожди, пока она изменится сама. И вот тогда действуй быстро и решительно”. Но до чего нелепо! Чувствовал же я, что затея с русским предком плохо закончится!»