Она рассказывала это, лаская тварь, в которой все меньше оставалось песьего. Облазила шкура клочьями, а сквозь нее проглядывала иная, но тоже уродливая.
Пес?
Нет.
И не волк. И зверь неведомый, длиннолапый, с короткою шеей, с уродливою безглазой головой. С пастью, в которой клыки двумя рядами…
- А вот если дойдет и до прочих сия идея… - царица замолчала, и зверь прихватил тонкие пальцы ее, сжал осторожно, не то утешая, не то ласки требуя. – Понимаешь, что будет?
Арей кивнул.
Трон один. А в думе мест всем хватит. Разорвут власть, что одеяло, на клочки, и каждый своим тешится станет. Хорошо ли это?
Для кого?
Не будет царя.
И клятва, которую магики приносят, силу утратит. Свободны станут. И что за этой свободой? Одни в семьи вернутся, чтобы служить роду. Другие будут искать того, кто заплатит больше. Третьи свое воевать начнут. Если силы вдоволь, то отчего б не использовать ее себе во благо? Захватить одну деревушку, другую… четвертые полягут, пытаясь остановить сие бесчинство.
- Мои люди доводят, что разговоры сии крамольные – что пожар лесной, едва ль не в каждом доме ведутся… пока лишь разговоры. Боязно им, - царица сжала руку, и тварь поднялась.
Кривонога.
Уродлива.
Стоит. Покачивается на невидимом ветру. Того и гляди вовсе сдует.
- Беда этой… вольницы, - слово царица-матушка произнесла с явною насмешкой, - в том, что им сложно сосредоточиться на одном. Двум проще договорится меж собой, чем пятерым. Не говоря уже о десятерых или сотне… а уж если отвлечь их от грызни…
- Мною?
- Тобой, - ее щечки зарозовелись. – Не только Сухомлинские на земли Ксении Микитичны зуб точат. Есть еще Нарвышины, которым твой батюшка родней приходится. И Зельские… в том роду твоя тетка живет, хоть бездетная, а все родня…
…и все-то из первой сотни, если не по родовитости – царской кровью ни один не отмечен, это Арей помнил, то по богатству.
Знатны.
Жадны.
И за лишнюю медяшку готовы если не на все, то на многое. А земли отцовы – это не медяшка, это кость, которую каждый уже своей считает. И если промеж собой они еще договорятся. Быть может, договорятся… полаются изрядно, подергают один другого за бороды, попроклинают от души, но после, убедившись, что противник силен и не отступится, разделят прибывшее богатство…
Но Арей…
…незаконный сын.
…признанный наследником в обход иной родни.
…раб беглый.
…ныне боярин, равный, стало быть. Этакой пощечины бояре не простят.
- Они же вас…
- Не меня. Кто я такова? – царица легонько толкнула тварь, и та рассыпалась прошлогоднею сухой листвой. Ветер дыхнул, и листва разлетелась, чтобы вновь собраться, закружиться вихрем. Арей слышал, как шепчутся они.
И древняя сила в склепе пробуждается.
Почти.
- Это мой супруг, милостью Божини овеянный, исполняет волю покойного ныне боярина, верного слуги своего. И неужели каждый из тех, кто ныне, живота не жалея, служит государю, не достоин, чтобы воля его последняя была исполнена в точности?
Она смеялась.
Не улыбаясь. С мертвыми глазами. А все одно смеялась. Над ними, боярами, которые ее ненавидели. Над женами боярскими, что захлебывались ядом зависти. Над Ареем с его смешными потугами выйти из игры.
Никому сие не дозволено, ни царю, ни холопу.
- Отчего же воля эта… - злость поднялась со дна души, мутью, гневом огненным, с которым не совладать. – Только сейчас известна стала?
- Оттого, что боярыня в ненависти своей, прятала заветную грамоту…
- И не спалила?
- Верно, настолько совести не утратил, - теперь губы царицыны алые дрогнули, сложились в подобии улыбки. – Или боялась, что Божиня этакого не простит…