Не понимала Красава.

Но кричала. Молила отпустить ее или дитя, которое вовнутрях затихло… только не слышали…

- Не сопротивляйся, - Беруся заглядывала в глаза. – Чем сильней ты упрямишься, тем хуже… амулет надела… он тебя не спасет…

…не спас бы, верно.

…дед пришел. Когда? Красава не знала. Открыла глаза и увидела его, хмурого, белого. Сидел у изголовья, в посох свой вцепился.

- Живая? – спросил он скрипучим голосом.

- Дедушка… - вдруг захотелось, как в детстве далеком, залезть к нему на колени, обнять, прижаться и рассказать по секрету великому обо всех обидах своих, великих и малых. Может, и не станет он жалеть, не умеет, а все одно на душе полегчает.

- Дура, - сказал он громко и сплюнул. – Чего с бабы взять… и я дурак, что увезти тебя позволил… теперь-то уж чего?

Красава расплакалась.

Она вдруг осознала, что жива… и что не рада тому, потому как внутри у нее странная пустота, будто кусок из сердца вытянули.

И догадки страшась, она положила руку на живот.

Так и есть.

Пустой.

- А где…

- Поздно я пришел. Силы уже не те… - дед отвел взгляд. – Мертвого ты родила.

Неправда!

Живое дитя было… это она, Беруся… приехала и забрала… и…

- Где… она?

- Царица-матушка? – дед криво усмехнулся. – Давече отбыть изволила… не пожелала со мной свидеться… спешила очень.

- Это… это она….

Дед вздохнул.

- Всякая волшба цену свою имеет… за одно малым платишь, за другое и цена больше… чтоб жизнь получить, жизнь отдать надобно… вот она к тебе и явилась. Вы все ж родня, как ни крути…

- Жизнь…

- Жизнь за жизнь…

Больше дед ничего не сказал.

Красава сама поняла. Жизнь за жизнь? Жизнь ее ребенка за… то, что зрело в утробе Беруси. Размен? И сама она, проклятая, - правда, Красава сомневалась, что проклятия ее причинят Берусе настоящий вред – убедила себя, что делает сие не для себя, но для всего царства.

Тварь.

Ненависть была глухой.

А сама Красава – слабой. Она не желала возвращаться. Уж лучше сон. Жар. Горела? Так и сгорела бы… вместо дитяти… почему оно? Потому как защитный амулет был у Красавы? А дитя… как же Божиня, которая милостью своей защищает сирых и слабых…

…не сгорела.

…и отойти не позволили.

Муж приходил, разговаривал ласково… утешал… убеждал, что будут и другие дети… только Красава знала – ложь. Не будет. И ему сие ведомо. Кто сказал? Дед? Беруся, когда поняла, что не дано ей обе жизни забрать? Не суть.

Главное, что лишили ее, Красаву, самого желанного…

…и ночами, оставаясь одна – Красава гнала девок прочь, не желая, чтобы видели они слезы ее – она молила Божиню.

О смерти.

Или благословении.

О мести…

И видно, слишком много было этих желаний, потому ни одно не исполнилось. И когда Красава почти уже решилась сама с жизнью расстаться – уж это-то право у нее не заберут – вновь пришел дед.

- Дурное задумала, - сказал он и положил ладонь на голову. – Ты это брось. Коль случилось, то так тому и быть…

- За что? Я ведь… я ей ничего не сделала… никогда… она… сестра… была как сестра… а она…

- Не всякое родство во благо.

- Но как же так… - эта мысль не отпускала Красаву. – За что?

Она расплакалась. Именно теперь, рядом с дедом. И тот, как в детстве, обнял ее крепко.

- Ты… ты ее отпустил…

Она знала и это.

Откуда?

Оттуда же, откуда знала, что родился мальчик, и что жил он, пусть и недолго. И что похож был не на мужа, не на Красаву, но на дядьку.

Рыженький.

С глазами голубыми, ясными…

- Отпустил, - согласился дед.

- Ты мог бы остановить ее…

- Убить. Ты хочешь, чтобы я ее убил?

- Да!

Она выкрикнула и… замолчала. Убить? Берусю… она… она тварь… она не пожалела Красаву, не пожалела и дитя нерожденное… она пришла, чтобы забрать жизнь и не сомневалась, не раскаивалась… и почему Красава должна…